Печать фараона

- Надо думать, тут он самогон-то и прятал, - согласно закивал Хлебин. - Хорошее место выбрал. Сюда, почитай, еще десяток лет никто не сунулся бы. Любите вы, бабы, мусор копить! Кому нужны эти сундуки, корыта деревянные, доски гнилые?

- Пригодятся, - потупилась Настя. - Я ими печурку во дворе буду растапливать. А сундук - память о бабушке.

- Память не валяется так-то! - рассердился ее отец. - И печурку еще Лукерья покойная растапливать собиралась этими обломками, сам слышал! И что? До сих пор валяются, шагу ступить негде. Превратили сарай в свалку!

Смирнов огляделся, постоял у разоренного угла, подумал, спросил у Насти:

- Можно я поговорю с Николаем?

- Если получится, - фыркнула она. - Идемте в дом, я пышек напеку, чай поставлю. Ты, отец, опять на рыбалку ходил? Много наловил-то?

- С гулькин хвост, - буркнул он. - Веди, дочка, в свои хоромы. Накормить человека надо, обогреть.

Настя запахнула полушубок, вышла из сарая, цыкнула на пса и зашагала к дому. Мужчины молча пошли за ней.

В горнице, навалившись на стол, храпел Николай. Мальчик лет шести испуганно жался в углу, на топчане. Настя увела его в другую комнату, туда, где спал маленький братик.

- Ванюшка намаялся ночью, то ли животик у него болел на погоду, то ли ножки крутило. К утру уснул как убитый, - объяснила она, вернувшись, с ненавистью глядя на пьяного супруга. - Наградил бог моих ребят отцом-алкоголиком!

- Эй, Колька! Просыпайся, тесть в гости пришел, - растолкал зятя Хлебин. - Хватит дрыхнуть. Человек поговорить с тобой желает.

Смирнов тем временем внимательно рассматривал рукава Драгина, нет ли на них порезов. Подумал: «Если вчера на меня напал Николай, то я, размахивая ножом, мог поранить его или повредить одежду. Интересно, где его куртка?»

- Чего надо? - поднял голову Драгин. Глаза у него были мутные, злые.

- Ты зачем сарай разгромил? - спросил его тесть.

- Я там держал кое-что, - огрызнулся тот. - А она, - он показал пальцем в сторону жены, - решила меня перехитрить! Весь угол раскурочила, где я…

Он споткнулся на полуслове, понимая, что выдает себя.

- Не ври, паскудник! - взорвалась Настя. - Я знать не знала, что ты там самогон прячешь. Если бы я бутыль нашла, ты бы ее уже не увидел!

Драгин икнул, осоловело уставился на нее.

- А ведь права баба! - поддержал дочку Иван. - Бутыль-то на месте оказалась, раз ты нализался до поросячьего визга.

- Ну… я ее еле откопал среди хлама. Твое счастье, что цела осталась самогонка! Не заметила ты ее, что ли? Дура!

Между супругами завязалась перебранка, во время которой Смирнов выскользнул в сени. Там висела мокрая от снега куртка, по всей видимости, принадлежащая Николаю. И рукава, и все остальное было целым.

В памяти сыщика возник момент, когда, пытаясь удержаться на отвесной круче, он патался воспользоваться ножом как ледорубом. Либо нападавший отклонился, либо…

- Его вовсе не было? - прошептал Всеслав. - Но кого-то я задел… точно. Это ощущение, когда нож соприкасается с чем-то, режет, натыкается на преграду в виде ткани или тела, запоминается на уровне рефлекса, даже в полубессознательном состоянии.

***

Москва

В квартире господина Войтовского было много зеркал - больших, оправленных в тяжелые позолоченные рамы. С болезненной страстью он вглядывался в них, представляя свое отражение неким живым, движущимся портретом. Порой он не узнавал себя в том зрелом, опытном человеке с сединой на висках, с благородными чертами лица, который взирал на него из массивного зеркального квадрата или овала. Леонард Казимирович поднимал руку и дотрагивался пальцами до холодной, гладкой поверхности, будто проверяя, не мираж ли перед ним.

- Это я или не я? - спрашивал он невидимого соглядатая или судью, которого постоянно чувствовал рядом.

Перед ним, судьей, представляющим истину в последней инстанции, нельзя было дрогнуть, оказаться мелочным, слабым и недостойным великого дара судьбы. Иначе… сей дар непостижимым образом исчезнет, ускользнет надолго, возможно, навсегда.

Войтовский старался избегать таких слов, которые несли в себе окончательный приговор, некую страшную, жестокую непоправимость. Он хотел стать всесильным, покоряя не столько бытие, сколько обратную его сторону. Ключи от смерти! Вот что превратилось в его вожделенную, мучительную цель. Ради ее достижения он готов был положить на алтарь невидимого судьи все, составляющее привычный уклад жизни, ее признанные ценности. Как-то в пылу страстных ласк он поделился своими сокровенными мыслями с Герцогиней.

- Кто этот судья? - спросила она.

- Разве мне дано узнать его? Никто не ведает…

- Тогда им стану я! - воскликнула женщина. - Теперь твоя жизнь и смерть в моих руках, да?

Леонард с ужасом осознал, что в ее словах может оказаться больше правды, чем он бы хотел. В конце концов, и дьявол двойствен: в нем соединяется мужское и женское. Ведь именно женщина - хищная и сладостная, непостижимо прекрасная - сидит верхом на Звере! Кто из них кому служит?

- Ты станешь моим Зверем? - ластясь, угадала его мысли Герцогиня.