То, что его страхи не были беспочвенны, подтвердило происшествие, которое случилось в доме несколько часов спустя. Его обитатели были разбужены глубокой ночью громким стуком в парадную дверь. Старик Гильбо поднялся в трепете и с сотней страхов в сердце, — поскольку он действительно был заговорщиком, его совесть была неспокойна, — и пошёл вниз в ночном колпаке и халате узнать причину этого полуночного посещения.
Едва он отпер дверь, как её широко распахнула могучая рука, и здоровенный громила во фригийском колпаке[15] — этом ужасающем символе кровожадного патриотизма — шагнул в дом, сопровождаемый двумя другими мужчинами. Один из них нёс фонарь, который поднял так, чтобы свет упал на лицо Гильбо. Это был Роднар — уволенный порученец Гильбо.
— Вы тот самый бесчестный изменник Атанас Гильбо?! — закричал мужчина в красном колпаке.
Сердце у старика словно бы сжалось. Его предали! Тем не менее, действуя скорее инстинктивно, чем осознанно, он кротко ответил:
— Я Атанас Гильбо, но я не изменник. Кто вы и что у вас за дело в такой час?
— Дело народа не знает часов; оно на все времена, — последовал напыщенный ответ. И в грубых выражениях, уснащённых множеством гнусных слов, этот патриот далее сообщил Гильбо, что Комитету общественного спасения стало известно, будто тот состоит в изменнической переписке с крамольными аристократами, и что они пришли наложить печать Республики на дверь некоего алькова, где, как известно, содержатся документы, которые подтвердят данное обвинение.
Холодный озноб пробрал старого конспиратора. Всё же он сохранил самообладание и запротестовал, что произошла какая-то ошибка.
— Знаете ли вы этого человека? — резко спросил патриот, указывая на Роднара.
Гильбо поднял свечу так, чтобы свет упал на злорадное лицо шпиона.
— Да. Он был моим порученцем. Я прогнал его за бесчестные поступки. Если ваши сведения исходят от него…
— Вот именно, гражданин Гильбо! — перебил Роднар с грубым смехом. Затем он закричал остальным: — Следуйте за мной, и я покажу вам, где этот аристократ держит свои бумаги!
Пульс Гильбо лихорадочно бился; во рту у него всё пересохло и запеклось. Тем не менее он попытался проявить мужество.
— Стойте! — вскричал он, вставая перед ними. — Это какой-то заговор, чтобы меня ограбить! Где ваш ордер?
Патриот в красном колпаке сунул ему под нос засаленную бумагу с официальной печатью мэра. Гильбо отступил.
— Вы вольны вести обыск, граждане, — сказал он сдавленным голосом и последовал за ними вверх по лестнице.
Поднявшись на второй этаж, Роднар направился в столовую и через неё к двери алькова, в котором, как он знал, содержались свидетельства измены Гильбо. Ключ находился в замке, но по странной случайности не был повёрнут. В этом, как вы поймёте, была рука Божья.
Патриот подметил это обстоятельство, но, вместо того чтобы открыть дверь, как ожидал Гильбо, он просто запер её и засунул ключ в карман. Затем, достав кусок воска, который он принялся размягчать, наложил три здоровенных комка на щель, таким образом соединив дверь и косяк вместе, и сделал на них оттиск здоровенной медной печати.
— Вот так вот, — сказал он, отходя назад, как это делает художник, чтобы обозреть свою работу. — Содержимое данной комнаты теперь под печатью Республики. Только троньте его на свой страх и риск! Завтра утром гражданин депутат Дантон и гражданин мэр придут его изъять.
— Отец, что происходит? — раздался робкий голос позади них.
Мужчины обернулись. В дверях стояла девичья фигурка, вся в белом, светло-русые волосы девушки рассыпались по плечам, а лицо выглядело бледным и испуганным в свете тонкой свечки, которую она держала.
В этом видении было что-то настолько чистое и непорочное, что эти громилы, казалось, затрепетали в её присутствии, и на их языках не нашлось для неё никакой непристойной насмешки.
Ради своего дитяти Гильбо совладал с истерзанными нервами.
— В постель, Жантон! — воскликнул он. — Ты простудишься. Ничего не происходит. Эти граждане здесь по делам Республики, которыми истинные патриоты должны заниматься в любой час. Вот так вот. Иди в постель, дитя.
И она, которой мало понравились взгляды этих насупленных патриотов, повиновалась ему.
Жантон была не единственной, чей сон оказался нарушен. Выше на лестничной площадке двое мужчин перегнулись через перила и прислушивались к звукам, которые до них долетали. Андре в юношеском порыве хотел было сойти вниз, но осторожный Симон почти силой удержал его и велел подождать. Не ранее, чем санкюлоты спустились и за ними закрылась парадная дверь, он позволил Андре настоять на своём. И было хорошо для них всех, что благоразумие Симона продиктовало такую линию поведения.
Как только патриоты ушли и Гильбо больше не надо было исполнять никакой роли, контроль, который он до сих пор удерживал над собой, исчез. Свеча выпала из его обессиленных пальцев, и с невнятным стоном старик осел, обмирая, у стены. В таком состоянии был он найден Андре, который с помощью Симона перенёс его наверх, в ту самую комнату, куда приводили и санкюлотов.