Печать скорби (Война за мир)

— Я бы, конечно, ответил словами уважаемой госпожи Артемьевой, — осторожно сказал Сварог, — и тоже поинтересовался бы, куда мы, собственно, едем... Но не буду. Пока не буду.

— Расстрел праздника организовал я, — помолчав, негромко сказал Ольшанский. — Равно как и инсценировку собственной гибели. Узкоглазые обошли меня, получили Аркаим, и мне нужно было выиграть время, иного варианта я не видел. Такие дела... Но я не собирался убивать Лану, потому как незачем. Я вообще не знал, что она явится на презентацию. И про вас ничего тогда не знал...

«А ведь не врет», — отметил Сварог.

— И не твои люди залезли в мой дом и пытались убить нас, да?! — спросила Лана.

— Ты слышала, что сказал Ключник? Думаешь, он тоже врет? Люди, может, были и мои, но такого распоряжения я не давал. Впрочем, думай, как хочешь, оправдываться я не собираюсь... А еще мне кажется, что наш разговор свернул куда-то не в ту сторону. Сперва надо бы кое-что прояснить, а уж потом разборки устраивать...

— А вы, уважаемый гражданин Ольшанский, только рыжей Дашеньки боитесь и ничего более? — слегка надавил Сварог на олигарха. Что называется, в исследовательских целях. — Меня, например, нисколько не боитесь? Сами же признали, что застрелить меня, мягко говоря, трудновато.

Сидящий рядышком Ключник при этих Свароговых словах напрягся — это было заметно даже по его профилю. Ага, вот почему Ольшанский посадил его рядом: чтобы пресек в случае чего. Да и в самом деле было, ох было с чего напрягаться хозяйскому цепному псу.

— Нет, нисколько не боюсь, — твердо сказал Ольшанский. — И могу объяснить почему. Коля, ну-ка прижмись к обочине!

Водитель молчаливо выполнил приказ: свернул к тротуару, остановил машину. Так получилось, что они припарковались возле драмтеатра, аккурат напротив афиши, где анонсировалась пьеса некого Айгера Шьюбаша «Последний день Помпеи».

А что, очень даже символично...

— Ключник, дай мне купюру, — приказал Ольшанский.

— Какую, Сергей Александрович? — обернулся Ключник. Сварог отметил, что нелюбимое прозвище из уст начальника означенный Ключник сносит вполне.

— Любую, — нетерпеливо бросил олигарх.

Ключник запустил руку в карман, покопался там, выудил зеленоватого цвета бумажный прямоугольник, передал его шефу. Десятка, краем глаза разглядел Сварог. Конечно, он еще не стал экспертом по части того, что и почем в нынешнее, прямо скажем — странное время, но приблизительное представление о ценах уже составил, уже представлял, что червонец ныне купюра значимости невеликой. Значит, или Ключнику так уже повезло наугад вытянуть десятку, или Ключник скуповат по жизни. Ежели второе — хорошо. К скупому завсегда проще ключик подобрать. Это так, заметка на будущее, на всякий, как говорится, случай непредвиденных раскладов. Ключик для Ключника, каламбур, однако...

— Вот так, — Ольшанский недрогнувшими пальцами порвал купюру пополам. Половину протянул Сварогу. Сварог ее взял.

— Вот почему мы друг другу нужны. У вас одна половина Знания. У меня другая. По отдельности эти бумажки ничего не стоят. Так же по отдельности ничего не стоят наши части Знания... (Сварог не сомневался, что слово «Знание» Ольшанский именно так и произносит — с заглавной буквы, вкладывая в него некий особый смысл). Если мы не соединим наши половины, то и останемся с бесполезными бумажками на руках.

Сварог на всякий случай глубокомысленно промолчал. А потом спросил:

— Почему вы решили, что вторая половина... Знания у меня?

Ольшанский полез в нагрудный карман рубашки, достал сигареты. Признался:

— Ведь бросил. Год не курил. Сегодня разговелся. Но сегодня можно.

— А что, сегодня постный день? — с легкой подначкой спросил Сварог.

— Вот что определенно точно — день сегодня особенный.

Ключник перегнулся через Сварога, поднес зажигалку к сигарете шефа, дал прикурить. Выпустив ароматную струю, Ольшанский сказал с усмешкой:

— Надо сказать, для английско-подданного вы прекрасно владеете великим и могучим. Наверное, скажете, что выучили на курсах? Под гипнозом?

Сварог равнодушно пожал плечами.

— Увы. Я никакой не Беркли. И в аэропорту я не был. Вы принимаете меня за кого-то другого.

Ольшанский внимательно посмотрел на него — наверное, именно так он смотрит на какого-нибудь заместителя, который явился с докладом, что, мол, котировки акций по совершенно неизвестной причине упали на десять пунктов. Шумно выдохнул и потер лицо ладонями. Сказал:

— Ладно. Давайте, черт возьми, с самого начала. С представления, с имен. С того, с чего начинают нормальные люди, к коим мы, понятно, не относимся, иначе не сидели бы здесь, а шли бы сейчас там, — Ольшанский махнул рукой с сигаретой в сторону улицы, роняя пепел на пол и себе на джинсы. — Шли бы, размахивая полиэтиленовыми пакетами с пивом, чтобы выжрать его перед телеящиком под болтовню дуры-жены о сериалах... Впрочем, вернемся к именам. Мое вы знаете. Теперь позвольте узнать ваше? Коли уж вы настаиваете, что никакой вы не мистер Беркли...

— А когда это я называл себя мистером Беркли? — ответил Сварог вопрос на вопрос.