Печать смерти

Сама леди, вопреки моим ожиданиям, сопровождала обоз. Ее кобыла и жеребец спутника были привязаны к дереву поодаль от общей стоянки.

– Ярвианн! – донеслось с той стороны. Лицо у эльфа тут же изменилось, он прибавил шагу, спеша на зов. Я проследил за ним взглядом, как следят за врагом, чтобы знать, когда он ударит и когда ударить самому.

Ильяланна расстелила на крошечной полянке платок и собиралась потчевать сородича обедом. В том, как она подала эльфу кружку, потом заставила сесть рядом, было что-то властное и одновременно нежное. «Любовники», – машинально отметил я. Голос, призывающий эльфа по имени, потом часто был слышен мне на дне телеги. Судя по всему, леди постоянно требовалось внимание ее спутника. Кстати, «Ярвианн» – это то, что я сумел расслышать; иногда казалось, будто в слове содержится куда больше переливчатых коленец, что-то вроде: «Ярвианниан». Язык, на котором эльфы общались между собой, был полон таких слабо различимых переходов. Впрочем, и сама фея не часто утруждала себя произношением полного имени, обращаясь к другу так только в нашем присутствии (чтобы подчеркнуть превосходство, естественно) или когда была по какой-то причине им недовольна. В добром же расположения духа тот был для нее «Ярви».

Из остальных своих спутников я знал по имени только возницу на своей телеге – его звали Вага. Старик с совершенно белыми волосами (я так понимаю, от природы, а не от седины) и короткой бородой явно был хорошо знаком с нашей нанимательницей или, во всяком случае, с эльфами. Иногда, проезжая мимо, Ильяланна перебрасывалась с ним фразами на эльфийском. Знал он и большинство из сопровождавших обоз охранников, это от них я услышал его имя. На меня старик нарочито не обращал внимания, хотя большую часть времени я валялся у него за спиной.

Ну и еще, конечно, мне было известно прозвище Суслика. Вот, собственно, и все. Несмотря на «тесное» общение внутри повозки, никто не торопился сводить со мной дружбу. Что объяснимо: слух об отметившем меня проклятии распространился среди моих спутников еще с начала путешествия на паровой барже. Уж не знаю, Суслик растрепал или наша нанимательница постаралась – сам я после отплытия из Каннингарда никому клеймо не демонстрировал. Однако к вечеру первого дня на пароходе о печати смерти знали все. Вокруг меня уже привычно образовалась полоса отчуждения. Люди, начиная с тех самых городских стражников, забравших пойманного мною вора, реагировали на меня, как на зачумленного. Каждый старался держаться подальше. Только Суслик, вероятно оттого, что мы с ним «вышли из одного кабака», испытывал ко мне малообъяснимые дружеские чувства. Целыми днями он ехал в моей телеге или шел рядом, делясь рассказами о прошлом житье. Видимо, близость к смерти делала меня достойным доверия. Жизнь, кстати, у мужика выдалась и впрямь не самая веселая. Мне сейчас предложи поменяться – право слово, отказался бы.

– У меня в прошлом году младшая дочь от водянки померла, – негромко рассказывал Суслик. Он брел рядом с повозкой, ухватившись за борт. – А за ней и жена, на месяц только и задержалась. Я плотничал, дом у нас был в Ремесленном конце, за Торговыми воротами, знаешь? Жену похоронил – запил. Месяц пил, не просыхая….

Я скосил глаза на пьянчугу. Неделя запоя далась мне с большим трудом, так что я слабо представлял, как человек способен выдержать месяц подобной жизни. Хотя, как знать, если бы не проклятая лисица!..

– Мебель, дом, все пропил, – продолжал между тем попутчик. – Старшую дочку соседи приютили. Но теперь, если дойду на ту сторону, получу свои сто лорров, пить брошу. На такие деньги за Ласковым хребтом можно свое дело начать, новую жизнь.

Так и подмывало спросить: как он собирается жить, бросив у чужих людей дочку? Но я напомнил себе, что судить других всегда легко, однако лучше бы за собой последить внимательнее. Мои собственные поступки, начиная с визита в бордель, ни разумными, ни добрыми не назовешь!

Ночью накатил привычный приступ. После ужина меня связали и забросили все в ту же телегу. Я худо-бедно приноровился переносить судороги, но в этот раз скрутило уж совсем погано. Я, без преувеличения, грыз зубами дно повозки, связанные за спиной руки не позволяли хоть как-то растираниями уменьшить боль. Кости выламывало из плечевых суставов, мышцы сами собой вспучивались на руках, но путы держали прочно. Когда отпустило, я почувствовал влагу на запястьях. По саднящей боли сообразил, что умудрился стереть о веревку кожу до крови.

Стражник, помогавший мне утром выбраться из телеги, криво усмехнулся, заметив окровавленные, опухшие за ночь кисти.

– Напрасно старался, мои узлы так просто не перетрешь, – заметил он. Разубеждать его, что я и не пытался избавиться от веревки (я тоже не полный идиот и не стал бы напрасно тратить силы на перетирание пут из корабельной пеньки), не имело смысла. Мимо в очередной раз проходил Ярвианн – эльф инспектировал обоз на каждом привале, да и во время движения, как я понимаю, то и дело проезжал из начала в конец каравана и обратно.