Печатное слово

- Дальше!-выкликала она, листая.-До семнадцатой страницы пусто! Текста нет! Слышите вы-чистая бумага без текста! Семнадцатая страница: "...август, как всегда в этих краях, был суховейно-тосклив днем и яркозвезден по ночам". Все. Опять пустота до двадцать девятой страницы! Ни единого словечка, товарищ Снетков, ни единого! Дальше текст с пробелами. Я такого в жизни не видывала, это же какой-то фигурный набор, узоры какие-то из текста! Вот я смотрю на страницу двести сорок шестую. "Хватов бессильно опустился на стул, охватив голову руками..." И еще через десять сантиметров: "... он так и не мог понять, что же происходит". Это я не могу понять, что происходит! Это мне впору охватывать голову руками, Павел Артемьевич! И вам тоже! Листать дальше или хватит? А ромбик из слов "хватит" на пятьсот девятой странице? И во всех пачках так, во всех, товарищ Снетков! Так что спасибо вашему коллективу от нашего! Все!

Полыхая глазами, с пятнами на щеках, директриса швырнула трубку на рычаг, бездумно глянула на вошедшую помощницу.

- Нина Иванна, - испуганно оглянувшись на дверь, заговорила та,-сейчас Брюквина растаривали, "Стихотворения и поэмы", так то же самое. А ведь типография-то другая... Что же это творится-то, а, Нина Иванна?

Директриса молча уставилась на нее, прислушиваясь к многоголосому рокоту, вновь нараставшему из торгового зала, судорожно всхлипнула и, как было обещано телефонному собеседнику, охватила голову руками и затихла, тяжко навалившись на стол.

Павел же Артемьевич, на другом конце, за минуту перед тем положивший трубку, тоже пребывал в некотором шоке, разбросав руки по столу и слегка приоткрыв рот. "Ну и ну, - думалось ему, - ну и ну..."

Потом он вскочил из-за стола, описал несколько стремительных кругов по бесшумному кабинетному сукну, резко развернулся, толчком отворил дверь и выскочил в коридор.

Спортивно-подтянутый, безукоризненно одетый, моложавый-этакий симпатичный тип современного руководителя,-он размашисто зашагал в производственную часть корпуса.

К гневу, негодованию, обиде примешивалось еще и чувство жалости к свихнувшейся Чирсковой, такой обычно разумной, такой многообещающе-понятливой. .. "Свихнулась бабонька... Да как еще и странно свихнулась-то! Чего она мне там наворотила: узоры-ромбики какие-то, пустые страницы... На Мажахове свихнулась, - анекдот. Вот тебе и Нинон..."

С полной станочной загрузкой типография гнала этот заказ. Вот он, Мажахов, сброшюрованный, вот он в переплете. Со свистом идет заказ, приканчивают его уже.

Снетков взял в руки книгу, разломил, ворохнул страницы, любуясь яркой выпуклостью печати, с удовольствием ощутил запах типографской краски. "Копыта черного коня"...

Качественные "Копыта". Великолепно отпечатано, идеально сброшюровано, прекрасно переплетено. Да и не сомневался он в этом ни секунды. Нинон, Нинон... Угораздило же тебя...

Пожав плечами, Снетков двинулся было назад, но остановился, отвлеченный громкими воплями со стороны упаковочного цеха. Он спешно повернул туда.

- Что за крики? В чем дело?

Прервавшие работу упаковщицы, простирая руки, дружно тыкали в правую сторону цеха, куда-то под самый потолок:

- Там огнем полыхало, товарищ Снетков!

Вот только что! И буквы там были, слова скакали какие-то! Дергались! возбужденно и вразнобой заговорили они.-На "ме" что-то или на "те"...

- Сами вы на "ме"!-в сердцах передразнил женщин начальник. - С ума кругом все посходили! Работайте. Я дам распоряжение электрикам. Подняли, понимаешь, галдеж. ..

Видимо, от досады на все несуразности этого часа Павел Артемьевич и сам совершил неожиданное для себя действие. Он шагнул к штабелю книг, схватил верхнюю пачку, подкинул ее, тяжеленную, в руках и поистине геркулесовским усилием разорвал крепчайшую упаковочную ленту. Яркие кирпичи "Черного коня" скользко пошлепались на кафельный пол. Снетков схватил верхнюю книгу, пустил страницы веером. Он заглянул в роман, и бледность омыла его лицо. Он посмотрел на упаковщиц, на коктроль-бракеровку... Но контроль был ни при чем. Бледный Снетков смотрел на страницу, и страница менялась у него на глазах. Вот эта, пятьсот девятая.

"Марковна!-крикнула она, почесывая поясницу. .." Только что читал он эту фразу, прочесть не успел-и нет ее, этой фразы!

И следующей уже нет: исчезли, испарились, оставив девственную белизну качественной бумаги.

Белизна ползла, наползала на строки, жадно слизывая их, причудливо змеясь, расползаясь по черному, ширясь, сливаясь, завоевывая пространство.

Взгляд Снеткова затравленно метался по странице. "И не думай своевольничать, вахлак, хватит нам этих..." И вот уже нет фразы! Одно только слово "хватит" сиротливо чернеет на белом в центре страницы. И еще трижды слово "хватит" уцелело. Вот тут-то и громыхнули в снетковской памяти выкрики директрисы о ромбике из четырех "хватит" на пятьсот девятой странице. Точно ведь ромбик, вот он! И белые листы-правда, и все-правда! Что ж это такое, граждане?

- Опять! - крикнула молоденькая упаковщица, тыча пальцем в другую стену. - Опять огнем плещет, товарищ Снетков! И буквы!