Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

Задержка кровопотери, которую я благословляла, служила для неё серьёзнейшим огорчением.

Смущённый взгляд, который я ловила иной раз на себе, походил на тот, с каким синьор Паоло оценивал неожиданный результат какой-нибудь своей прививки.

– Чем больше растёшь, тем больше остаёшься ребёнком, – удручённо говорила она, имея в виду упрямое нежелание детства расстаться со мной.

Учитывая предпосылки, страстно желанное событие произвело на Марию столь же неизгладимое впечатление, какое произвело бы явление Богородицы на сестру Бенедетту.

Она ни за что на свете не променяла бы это тёмное пятнышко на поцелуй Марио.

Поэтому, когда я сказала ей правду, таившуюся за всем этим, Мария притворилась, будто и не слышала.

– Марио поцеловал меня.

И продолжала улыбаться чему-то своему.

Наконец оказавшись перед этим чисто физическим, биологическим, научным, видимым со всей определённостью, оцениваемым количественно и классифицируемым явлением, Мария не выдержала искушения приписать ему ответственность за всё, что не находило у неё понимания.

Моя бледность.

Тёмные круги под глазами.

Моё бегство в театре.

Астения, отсутствие аппетита, утомляемость, неуды на занятиях, утрата интереса к игре с синьором Паоло, резкие перемены настроения, все те движения, которые допускают существование некоего невидимого, но пугающе очевидного царства.

Мария пошла дальше и стала оправдывать этим пятнышком каждое моё отдельное действие, условие и утверждение, которым до сих пор не находила никакого объяснения.

Гнездо малиновки в том числе.

Потом облегчённо вздохнула.

И наконец, принялась толковать даже некоторые будущие события.

Я никогда не видела её такой счастливой и довольной. Казалось, я совершила что-то очень важное. И если мне удалось это сделать, то лишь благодаря её заслугам.

Когда после обеда я зашла в кухню, она даже напевала что-то. Какой-то лёгкий мотивчик, что-то вроде «На-на-на-нанна-нанна-на».

Не слышала бы я своими ушами, ни за что не поверила бы, что это она поёт.

И даже если бы не видела. Но на лице её, когда она смотрела на падающий за окном снег, я обнаружила нечто похожее на нежность.

– Иди посмотри, Леда, – сказала она, стоя, словно заворожённая, у окна.

В новостях сообщили, что в городе объявлено чрезвычайное положение.

Но особое чрезвычайное положение.

Ослепительное.

Ласковое.

Очень медленное.

Одно из тех, когда природа сгущает краски, не доставляя, однако, никому неприятностей. Ни единой царапинки.

В голосе репортёра и в самом деле не слышалось ни страха, ни какой-либо угрозы.

Никто не пострадал.

Всё просто остановилось.

И необыкновенно побелело.

Первозданная, сумасшедшая белизна накрыла всё. Виадук, погребённый под снегом, походил на волну хлопка. Только оранжевый рекламный щит на скоростной дороге выглядывал из неё. Он походил на огромное круглое печенье, которое окунули в белоснежное молочное море.

Мне казалось, он тут уже всю жизнь.

– Почти тринадцать лет, – уточнила Мария, когда я сказала ей об этом.

– Должно быть, действительно очень хорошая реклама, если до сих пор не сменили, – задумчиво проговорила я.

Мария улыбнулась, отчего ветровое стекло слегка запотело.

– Самая прекрасная, какую я когда-либо видела.

И замолчала, глядя в окно на гигантское печенье, утопавшее в снегу.

Пока оно не исчезло.