Печенеги, торки и половцы

Наш автор принадлежал в числу самых образованных людей своего времени. Он изучал даже греческую литературу[82]. В числе его источников мы находим сочинения уже упомянутых нами Ал-Баладури и Ибн-Хордадбега. О положении, которое занимал в Багдаде первый, мы уже говорили. Еще в лучших обстоятельствах стоял Ибн-Хордадбег. Около 880 г. он занимал должность начальника почт в Джибале. От него осталась «Книга путей». Тут находится полное перечисление всех главнейших провинций, городов, с обозначением количества налогов не только с каждой провинции, но и города; в описании путей сообщения перечисляются все станции с указанием расстояния между ними в фарассангах[83]. Эта точность труда, его мелкие подробности показывают, что автор пользовался официальными сведениями. Кроме того, ему, как министру путей сообщения, было весьма легко собирать указания и от иностранцев, которые должны были к нему весьма часто обращаться. Но предположим даже, что у Массуди были под руками еще другие, менее достоверные источники, то и в таком случае отношение его к ним должно уничтожать недоверие наше к его известиям. Как поступали арабские ученые с материалом, добытым раньше их путешествий, видно из слов Ибн-Гаукаля. Он говорит, что первое время своих поездок постоянно держал в руках сочинения Ибн-Хордадбега, Кодамы и Джагайни, конечно, с целью проверок их сообщений своими личными наблюдениями. То же самое делал и Массуди. Он скептически относился во всем ранее приобретенным сведениям и проверял каждое из них на месте. «Некоторые ошиблись и думали, – говорит он, – что море Хазарское соединялось с морем Майотас (Азовское), но я не видал между купцами, отправляющимися в страну хазар и путешествующими по морю Майотас и Найтас (Черное), в страну рус и булгар, ни одного, который бы думал, что с Хазарским морем соединяется одно из этих морей»[84]. Он, таким образом, не берет на веру мнений своих ученых предшественников или современников, а прямо указывает их ошибку. Следовательно, найди он опровержение факту славянских поселений на Дону, мы видели бы у него непременно и его отрицание, а поверить в этот факт он имел возможность, так как был в Хазарии. Итак, к какому заключению мы придем относительно этого важного известия Массуди? Известия Прокопия и Маврикия VI в., Аль-Баладури VIII в. и Массуди X в. стоят в связи между собою и поддерживают друг друга. Исторические обстоятельства, о которых мы говорили, служат также их подтверждением. Молчание нашей летописи о распространении славян в область реки Дона не может служить опровержением сделанному нами выводу. Она молчит о многом. Летопись наша не интересуется судьбой даже уличей и тиверцев, о которых упомянула вначале; для нее мало заботы о Тмутаракани после 1094 г.: для нее исчезает этот город, хотя мы знаем из других источников о продолжении его жизни. Все, что не было под властью русских князей, было для нее «не наше». Она только при случае упоминает о реке Доне. Летопись составлена в XII в., когда уже собственно племенные названия утратились и заменились именами княжеств. Поэтому она знает княжество Тмутараканское, но не называет его жителей племенным именем. Отчего же она не упомянула под каким-нибудь названием о них при своем перечислении славянских племен, когда поставила в числе их уличей и тиверцев, о которых позже тоже ничего не говорит? Оттого, что в то время, когда племена русских славян носили еще свои имена, эти уличи и тиверцы входили вы состав подчиненных русским князьям, между тем как племя, жившее по Дону, входило тесно в состав Хазарской державы, следовательно, было для летописца «чужим». Он мог смотреть на них даже как на хазар. Беловежцы являются в 1116 г. в Русь, отступая перед напором кочевников, и одна из летописей прямо называет их хазарами[85]. Возьмем самое известие нашей летописи о размещении северян: «а друзии же седоша по Десне и по Семи и по Суле и нарекошася севера»[86]. Река Сула является здесь юго-восточной границей этого племени, а между тем мы находим поселения и на Хороле, и на Ворскле, и на Псле, и даже на Донце[87]. «Как далеко, – говорит господин Барсов, – простирались на юг славянские поселения на восточной стороне Днепра, неизвестно. К концу X в. мы застаем их окраины на Суле реке, но если и здесь славянское население было также принуждено постепенно отступать к северу под наплывом степных инородцев, как то было на западной стороне Днепра, то необходимо допустить, что их первоначальные поселения заходили гораздо далее на юг»[88]. Но кто же будет спорить против того, что давление кочевников было действительно, что славяне принуждены были отступать? Нельзя считать эти засульские поселения следствием колонизации славян в степи, потому что до самого нашествия татар мы видим здесь только отступательное движение славянского племени, а никак не наступательное. Следовательно, это были остатки некогда бывших здесь поселений. Но летопись не говорит нам о них ни слова. Таково ее отношение к местностям ближайшим, населенным русскими же людьми. Мы не отрицаем, что летопись могла знать и о более отдаленных странах; нельзя не принять мнения господина Срезневского, что источниками для географии летописи служили рассказы бывалых людей, принимавших участие в торговле; что русские с незапамятных времен изведали многие страны Востока и Запада[89]. Но знания русских людей приходится отделить от знаний по географии нашего летописца, насколько это видно из его сообщений: географические сведения летописи на ее первых страницах о Западной Европе и странах прикаспийских весьма скудны. Известия ее о Хазарии, бывшей в близкой связи с русскими славянами, имеют только исторический характер. Очевидно, летописец или не имел о ней рассказов бывалых людей, или не хотел передавать их. Но последнее не так верно. Доказательство этому мы находим в описании обычаев разных племен. Начав рассказ с обычаев русских славян, летописец желает показать, что он знает и более. Он рассказывает тут и о сирийцах, и бактрянах, о халдеях и вавилонянах, и об амазонках; есть тут и половцы. Последние были уже очень близки, непосредственно могли быть знакомы летописцу. Но от кого он узнал о раньше упоминаемых народах? «Глаголет Георгий в летописаньи»[90]. Вот откуда – из греческого хронографа. Заметим, что весь рассказ о всяких халдеях, вавилонянах и амазонках изложен в настоящем времени. Бывалые русские люди, принимавшие участие в обширной торговле с Азией[91], наверно, знали о ее жителях совсем иное, наверно, могли рассказать кое-что о жизни арабов, а не об амазонках. Отсюда ясный и, кажется, неопровержимый вывод, что наш летописец не слушал рассказов этих бывалых людей, а верил только своим хронографам и питался их сообщениями, не желая вовсе проверять их. Несколько слов о Западной Европе и о пути через Волгу в «Хвалисы» являются совершенно случайными. Допустив, что они переданы бывалыми людьми, придется только сказать, что летописец мог знать о внерусском мире, но не хотел.