Печенежские войны

Надсмотрщики надели железное кольцо на щиколотку Улеба, предварительно обмотав железо тряпицей, чтобы не тёрло ногу. Затем подрезали его волосы, обрили половину головы, содрали рубаху, вернее остатки рубахи, и Улеб стал похожим на остальных гребцов.

Низко над головой нависли поперечные балки, на них от носа к корме были проложены доски. Четыре толстые доски шириной в два локтя каждая. По ним кто-то прохаживался.

Свет проникал сверху и через весловые отверстия. В белёсых полосах неба парили чайки, а справа сквозь дыру была видна колышущаяся зеленоватая с пенистыми прожилками вода.

Улеб взглянул на соседа слева. Глаза неподвижного чернокожего раба были закрыты. Лоснящийся, как и всё его мускулистое тело, выпуклый лоб упирался в кисти рук, скрещённых на гладкой отполированной ими же поверхности круглой и толстой, как бревно, рукоятки весла. Время от времени он проводил языком по потрескавшимся губам, и поэтому было ясно, что он не спал.

Переведя глаза на другого, Улеб встретился с полным сочувствия и дружелюбия взглядом. Ни малейшего намёка на уныние не было на подвижном смуглом и юном лице того, кто всем своим видом явно хотел ободрить нового товарища.

Лицо это было прекрасно. Это было лицо умного, весёлого от природы, неунывающего и смелого человека, который не верил в бесконечность беды.

Улеб невольно расправил плечи. В тёмных глазах незнакомца он увидел отражение своих надежд. Он словно ощутил невидимые нити, протянувшиеся, подобно узам союзников, между ними. С его уст готов был сорваться благодарный возглас, но тот, темноглазый, предупредил его порыв, указав красноречивым взглядом на удалявшихся с плетями в руках надсмотрщиков. Разговаривать гребцам строжайше запрещалось.

Когда надсмотрщики спустились по лесенке с помоста к основанию мачты и там, прислонясь к брускам её «гнезда», уселись в тени на своих подушках среди тюков и бочек, юноша чуть слышно шепнул Улебу, ткнув себя в грудь:

— Велко.

Улеб тоже назвался шёпотом. Оба тут же, чтобы не вызвать подозрений, отвернулись в разные стороны, хотя Улебу не терпелось узнать, смогут ли они вообще понять друг друга, смогут ли обменяться ещё хоть какими-нибудь словами, кроме произнесённых имён.

Вскоре желание поговорить с Велко позабылось на время. Наверху послышались отрывистые команды. Надсмотрщики, развалившиеся было на подушках, вскочили и, задрав бороды, тоже закричали что-то. Гребцы встряхнулись, принялись торопливо высовывать вёсла наружу, за борта до тех пор, пока медные набойки не упёрлись в края отверстий.

Размахивавший плетью Одноглазый уже был там, где сходились помосты, а его напарник, оставаясь внизу, вытянул одну руку б сторону левого борта, другой же, схватив колотушку, принялся бить в литавру, задавая ритм, и гребцы по левому борту разом навалились на вёсла, корабль покачнулся и начал разворачиваться.

Улебу казалось, что стучит не литавра, а его собственное сердце. Мысленно он прощался с родиной, с отцом, с Радогощем, с сестрицей, снова и снова клялся вернуться, отомстить, спасти.

И не знал он, не ведал, что на другом корабле, обливаясь слезами, Улия тоже прощалась с родимой сторонушкой и с ним. И её увозили на чужбину, и думала она, что оставляет в Степи любимого братца.

Плыли и плыли…

Когда караван достиг маленького островка, возвышавшегося как раз против устья Дуная, все три судна причалили к безлюдному клочку суши. Одни ромейские воины отправились к реке на лёгких плотах, чтобы пополнить запасы пресной воды. Другие с луками высадились на материк пострелять дичи. Третьи просто разминались на тверди островка. Каменистые неровности островка кое-где были покрыты чахлым кустарником и обожжёнными пучками трав. Неподалёку на ровной по краям и с углублением посредине площадке смеющиеся оплиты толпились вокруг того самого бледнолицего и носатого господина, что выкупил Улеба у степняков. Писклявый старик под одобрительный гомон солдат подбрасывал короткие деревяшки, а бледнолицый господин рассекал их на лету и самодовольно косился на зрителей.

Наблюдавший всё это вместе с Улебом, Велко первым отодвинулся от отверстия и неожиданно произнёс:

— Стадо ослов. — И тут же, вздохнув, сам себе возразил: — Нет, в бою все они достойные, знаю…

Обрадовавшись славянской речи, Улеб тихо спросил:

— Ты кто?

— Я булгарин, — ответил Велко, — из Расы. А ты?

— Днестровский улич, кузнец.

— Был кузнец, — криво усмехнулся Велко. — Я тоже был чеканщиком. Потом ушёл в войско. Лучший лучник среди юнаков. Был, а теперь вот…

— Я здесь долго не задержусь, не таков я, — горячо прошептал Улеб.

— Известно, не останешься. Приплывём в Константинополь, всех, наверно, распродадут. Или на другой корабль попадём.

— Как ты попал сюда, Велко?

— Ромеи взяли в бою. Раненого. А тебя, как я понял, обменяли на наших?

Тоже взяли в бою. Подло. Но не эти, а печенеги. Потом уже продали тому носатому. Насиделся в темнице с ящерицами…

— Нет, нет, Улеб, тебя наверно, обменяли на наших. Непонятно, правда, какой в этом смысл, но обменяли.

— Почему так думаешь?