Печенежские войны

Князю Ярославу Мудрому выпало окончательно разгромить печенегов, избавить Русь от страшной печенежской угрозы. Под 1036 годом летопись рассказывает о последнем нашествии печенегов на Киев. Ярослав был тогда в Новгороде. Узнав о наступлении печенегов, Ярослав собрал множество воинов, варягов и словен (новгородцев), и пошёл в Киев. «И было печенегов без числа; Ярослав же выступил из града и исполчил дружину: варягов поставил посередине, киевлян — на правой стороне, а на левом крыле — новгородцев... И начали печенеги битву, и сошлись на месте, где стоит ныне святая София, митрополия Русская, — рассказывал автор «Повести временных лет», — а было тогда то поле вне града. И бысть сеча зла, и едва одолел к вечеру Ярослав. И побежали печенеги во все стороны, и не знали, куда и бежать им: иные утонули в Сетомле, иные — в иных реках, а остаток их бегает где-то и до сего дня». Мы столь подробно пересказали летописный текст потому, что это — последний рассказ о русско-печенежских войнах. Последняя попытка печенегов восстановить своё могущество на юге России провалилась. Время их безвозвратно ушло.

Годы княжения в Киеве Ярослава Мудрого оказались самыми счастливыми для Руси. Под давлением гузов (русские называли их торками) печенеги, в основном, покинули южнорусские степи; торки, в отличие от печенегов, не проявили к Руси повышенного интереса, а в 1060 году, уже после смерти Ярослава, объединённые силы русских князей нанесли им полное поражение. Время же половцев ещё не наступило, Русь могла вздохнуть спокойно — увы, слишком ненадолго.

Что же касается печенегов, то часть из них ушла на запад, к окраинам Византийской империи, и их история уже не пересекалась с историей Руси. Остальные перешли под покровительство русских князей, смешались с другими кочевниками, постепенно осели на земле, составив население южнорусских городов (вместе с торками, берендеями, турпеями и другими, получившими имя «чёрных клобуков»). Русские называли их «своими погаными» (слово «поганые» означает «язычники») — в отличие от «диких поганых», главным образом половцев, — и поручали им защиту южных рубежей Руси. В XII веке «чёрные клобуки» постоянно принимали участие в междоусобных войнах на юге Руси, поддерживая то одного, то другого князя, но самостоятельной роли уже не играли.

В последний раз печенеги упоминаются на страницах русских летописей под 1169 годом.

Алексей Карпов

Игорь Васильевич Коваленко Улеб Твёрдая Рука

Сказание первое ДИНАТ И КУЗНЕЦ

Глава I

Обратимся к тем далёким временам истории человеческой, когда подобно нам одни были скупы на пустые речи меж собой, а другие, напротив, болтливы без меры, когда земля и вода были богаты не только сутью своей, но и, как нынче, заботами людей и потом их, когда правда боролась с ложью, а справедливость — с бесчестьем, когда оружие решало всё и разумное слово тоже, случалось, решало, когда люди знали и ненависть, и любовь, и горе, и радость, и нежность, и месть…

Но с чего начать повесть о жестоком, жестоком средневековье?

Начнём же так.

Ненастным весенним днём 958 года после полудня по влажным плитам аллеи, ведущей от Большого дворца византийских императоров-василевсов к Медным воротам, главному выходу в город из Священного Палатия[2], неторопливой походкой имущего, без слуг и оружия шёл, сутулясь, человек. Ещё молодое, но уже бесцветное его лицо выражало глубокое раздумье.

Так, погруженный в мысли, он приблизился к крепостной стене, где, широко расставив ноги, упираясь длинными щитами в землю, в позах незыблемой мужской силы и недремлющего покоя стояли закованные в латы стражники из Великой этерии[3] — избранные воины властителя империи.

У нижних ступеней башни, не дожидаясь, пока у его груди скрестятся копья, он извлёк из складок богатой своей одежды небольшой четырёхугольник пергамента, предъявил начальнику стражи. Тот внимательно и долго разглядывал документ, после чего, прикоснувшись губами к подписи логофета дрома[4], воскликнул:

— Патрикий[5] Калокир, проходи!

Тотчас же наверху, в башне, раздался визгливый звук сигнальной трубы-буксина, и двое солдат, откинув задвижку массивной боковой калитки, выпустили Калокира за ворота.

С Босфора дул хлёсткий ветер. Грохот бьющегося о волноломы прибоя смешался с шумом начинающегося дождя. Низкие, тяжёлые, как стон, тучи заволокли небо, мрак опустился и на залив, и на малые холмы за Константинополем, и на сам город, лежащий на возвышенности полуострова.

Теперь уже Калокир почти бежал. Кутаясь в плащ, он пересёк площадь Тавра, затем, держась левой стороны улицы Меса, устремился к принадлежащему ему дому, который находился в противоположном конце этой главной улицы столицы, в сорока шагах от площади Константина.

Калокир вошёл в свой дом. Редко посещал он своё городское жилище. Взглянул в окно, туда, где за пеленой дождя смутно вырисовывались высокие зубчатые стены крепости Священного Палатия.

— Христос Пантократор, сохрани и возвеличь! Славься, Предвечный!