Печерские антики

- Тиi богомулы, що у лавру до святых поприходили, - говорил он, - тих я до себе затягти не можу, не про те, що мiй храм такiй малесенькiй, а про те, що лавра на такiм пути, що ii скрiзь видно. Од них вже нехай лаврикoвi торгуют. А що до подольских, або до Десятинного, то сiи вже нехай coбi пальци поссуть, як я им дам що уторгувати и необiбраних богомулiв спущу им.

Он "обирал" богомулов вот каким образом: имея подле себя "карнавку", Котин, чуть завидит или заслышит двигающихся тяжёлыми ногами "богомулов", начинал "трясти грош" в ящичке и приговаривать:

- Богомули! богомули! Куда це вы? Жертвуйте, жертвуйте до церковцi Ивана Золотоустого!

И чуть мужички приостанавливались, чтобы достать и положить по грошу, Котин вдруг опутывал их ласкою. То он спрашивал: "звiткиля се вы?", то "як у вас сей год житечко зародило?", то предложит иному "ужить табаки", то есть понюхать из его тавлинки, а затем и прямо звал в церковь.

- Идить же, идить до храму святого... усходьте... я вам одну таку святыньку покажу, що нiде ii не побачите.

Мужички просились:

- Мы, выбачайте, на Подол йдемо, та до князя Владимира.

Но Котин уже не выпускал "богомула".

- Ну та що там таке у святого Владимира? - начинал он с неодолимою смелостию ученого критика. - Бог зна, чи що там есть, чи чого нема. Вiн coбi був ничого, добрый князь; але, як yci чоловiки, мав жiнку, да ще не единую. Заходьте до мене, я вам свячену штучку покажу, що святив той митрополит Евгений, що пiд софийским пiд полом лежить... Евгений, то, бачите, був ений (Котин почему-то не говорил гений).

А во время такого убедительного разговора он уже волок мужика или бабу, которая ему казалась влиятельнее прочих в группе, за руку и вводил всех в церковь и подводил их к столу, где опять была другая чаша с водой, крест, кропило и блюдо, а сам шёл в алтарь и выносил оттуда старенький парчовый воздух и начинал всех обильно кропить водою и отирать этим перепачканным воздухом, приговаривая:

- Боже благослови, Боже благослови!.. Умыхся еси, отерся еси... Вот так: умыхся и отерся... И сей умыхся... Як тебя звать?

"Богомул" отвечает: "Петро" или "Михал".

- Ну вот и добре - и Петро умыхся, отерся... То наш ений Евгений сей воздух святив... цiлуйте его, християне, coбi на здоровье... души во спасение... во очищение очес... костей укрiпление...

И потом вдруг приглашал прилечь отдохнуть на травке около церкви или же идти "впрост - до батюшки, до господы", то есть на двор к отцу Евфиму, который был тут же рядом.

Котину почти ежедневно удавалось заманить нескольких "богомулов" на батюшкин двор, где им давали огурцов, квасу и хлеба и место под сараем, а они "жертвовали", кто что может.

Выходило это так, что и "богомулам" было безобидно и "дома" хозяину выгодно. Каждый день был "свежий грош", а на другое утро "богомулы шли опустошени", и Котин их сам напутствовал:

- Идiть теперички, християне, куди coбi хочете, - хоть и до святого Владимира.

Перехожая пошлина с них у Ивана была уже взята.

Таков был простодушный, но усердный печальник о семье беспечального отца Евфима в первое время; но потом, когда Евфима перевели на место усопшего брата его Петра в Троицкую церковь, его начали знать более видные люди и стали доброхотствовать его семье, о которой сам Евфим всегда заботился мало.

- Наш батюшка, - говорил Котин, - завжди в росходi, бо его люди дуже люблять.

Это была и правда. Ни семейная радость, ни горе не обходилось без "Юхвима". Ему давали "за руки" спорные деньги, его выбирали душеприказчиком, и он все чужие дела исполнял превосходно. Но о своих не заботился нимало и довёл это до того, что "сам себя изнищил".

Вот событие, которым он одно время удивил Киев и дал многим хороший повод оклеветать его за добро самыми чёрными клеветами.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Был в Киеве уездный казначей Осип Семенович Ту-ский, которого привёз с собою из Житомира председатель казённой палаты Ключарёв. Мы этого чиновника знали мало, а отец Евфим нисколько. Вдруг при одной поверке казначейства новым председателем Кобылиным оказался прочёт в казённых суммах, кажется, около двадцати тысяч рублей, а может быть и несколько меньше. Казначей был известен своею честностью и аккуратностию. Как образовался этот прочёт - я думаю, никто наверно не знает, потому что дело было замято; но ранее того семье казначея угрожала погибель. Об этом много говорили и очень сожалели маленьких детей казначея.

Дошло это дело до Евфима и ужасно его тронуло. Он задумался, потом вдруг заплакал и воскликнул:

- Тут надо помочь!

- Как же помочь? надо заплатить деньги.

- Да, конечно, надо заплатить.

- А кто их заплатит?

- А вот попробуем.

Отец Евфим велел "запречь игумена" (так называл он своего карого коня, купленного у какого-то игумена) и поехал к Кобылину с просьбою подержать дело в секрете два-три дня, пока он "попробует".