Печорин и наше время

В 1814 году, когда Лермонтов родился, а Пушкину было пят­надцать лет, Россия еще остро помнила горечь бед и потерь Оте чественной войны, по уже гордилась победой над Наполеоном. Эта победа укрепила веру лучших людей России в силы своего народа, заставила задуматься над его судьбой, вступить в борьбу за его освобождение. Лицеист Пушкин рос в атмосфере страст­ных споров о будущем России; юноши его поколения верили, что это будущее зависит от них, от их ума, таланта, деятельности. Они готовили себя к этой деятельности: один хоте'л быть полко­водцем, другой — ученым, третий — создателем новых законов. И все они вместе мечтали ввести в России повое, более справед­ливое законодательство, спорили о республике, о конституции...

В 1829 году, когда Лермонтову было пятнадцать лет, а Пуш­кину тридцать, надежды на конституцию, республику, освобож­дение народа рухнули. Николай 1 твердо запомнил уроки 14 де­кабря 1825 года. Он не только отправил декабристов на висели­цу и каторгу, он принял все меры к тому, чтобы их дело не возро­дилось. Ровесники Лермонтова не могли мечтать о деятельности, потому что деятельность в эпоху Николая I сводилась к повино­вению. Полководцы нужны были для подавления народа, судьи — для свершения суда несправедливого, поэты — для прославления царя. Атмосфера мысли, споров, надежд смени­лась атмосферой подозрительности, страха, безнадежности.

Поколение Лермонтова, конечно, не смирилось: юноши тайно читали вольнолюбивые стихи, бунтовали против универ­ситетских профессоров, занимавшихся не наукой, а слежкой за студентами. Но поколение Лермонтова уже не могло идти дорогой декабристов, ошибки которых стали очевидны после их разгрома. Нового же пути это поколение еще не выработало.

«Все мы были слишком юны, чтобы принять участие в 14 де­кабря,— писал Герцен, — Разбуженные этим великим днем, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдер­живая слезы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли — и какие мысли!..— то были сомнения, отрицания, мыс­ли, полные ярости. Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения в лиризме, как находил его Пушкин. Он вла­чил тяжелый груз скептицизма через все свои мечты и наслаж­дения».

Когда Лермонтова уже не было л живых, Герцен и его друзья продолжили дело декабристов. Но в 30-е годы честному, умному, активному человеку некуда было приложить свои силы: всякая попытка действовать и мыслить самостоятельно пресекалась: Николаю I нужны были послушные чиновники, а не мыслящие люди. Жизнь должна была идти тихо. Без бурь. В этой давящей тишине в литературу вошел Лермонтов.

В тринадцать — четырнадцать лет он уже ощутил обречен­ность своего поколения на бездействие. Все складывалось тра­гически: мать умерла так рано, что он ее почти не помнил; отец и бабушка ссорились. Угрюмый, замкнутый мальчик научился сторониться людей — он ни от кого не ждал добра.

Пушкину было и в эти годы о чем вспоминать, у него были друзья — настоящие. И в тяжкие, мучительные последние годы своей жизни затравленный, бесконечно одинокий, раньше време­ни постаревший и помрачневший человек, в творчестве он сохра­нил веру и свет своей юности.

В юности Лермонтова не было света и веры. Он вырос в ду­шевной пустыне, и жил в ней, и сам себя на нее обрекал, и не мог из нее выбраться Среди отчаянной пустоты той жизни, которой он жил, оставалось одно: сохранить то, что старался уничтожить в своих подданных Николай I,— свободу мысли и духа. Сохра­нить интерес к людям. Пытаться понять их души, их трагедию.

Это он делал всю свою жизнь. Пятнадцатилетним мальчиком он написал «Монолог»:

Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете. К чему глубокие нознапья, жажда славы, Талант и нылкал любовь свободы. Когда мы их употребить не можем?

Эти строки можно поставить эпиграфом ко всему творчеству Лермонтова. Среди его ранних стихов немало наивных, несовер­шенных, просто слабых, но уже видна его л и ч н о с т ь; виден рано сформировавшийся и рано отчаявшийся человек.

Мы, дети севера, как здешние растенья, Цветем недолго, быстро увядаем... Как солнце зимнее на сером небосклоне, Так пасмурна жизнь наша. Так недолго Ее однообразное теченье... И душно кажется на родине, И сердцу тяжко, и душа тоскует...

Лучшие люди поколения Лермонтова действительно «цвели недолго». Погиб от чахотки отданный в солдаты поэт Полежаев, рано умерли Белинский, Станкевич, Грановский, и сам Лермон­тов не дожил до двадцати восьми лет.

«После декабристов,— пишет Герцен,— все попытки основы­вать общества не удавались действительно; бедность сил, неяс­ность целей указывали на необходимость другой работы — предварительной, внутренней». Эту «предварительную, внут­реннюю работу» выполнял Лермонтов. В его стихах поколение осознавало и начинало понимать свою трагедию:

Не зная ни любви, ни дружбы сладкой, Средь бурь пустых томится юность наша, И быстро злобы яд ее мрачит, И нам горька остылой жизни чаша, И уж ничто души но веселит.