Педагогическая поэма

В колонии мне удалось перетянуть на свою сторону всех педагогов, и уже в 1922 году я просил комиссию никаких «дел» ко мне не присылать. Мы самым искренним образом перестали интересоваться прошлыми преступлениями колонистов, и у нас это выходило так хорошо, что и колонисты скоро забывали о них. Я сильно радовался, видя, как постепенно исчез в колонии всякий интерес к прошлому, как исчезали из наших дней отражения дней мерзких, больных и враждебных нам. В этом отношении мы достигли полного идеала: уже и новые колонисты стеснялись рассказывать о своих подвигах.

И вдруг по такому замечательному делу, как организация комсомола в колонии, нам пришлось вспомнить как раз наше прошлое и восстановить отвратительные для нас термины: «исправление», «правонарушение», «дело».

Стермление ребят в комсомол делалось благодаря встретившимся сопротивлениям настойчиво боевым — собирались лезть в настоящую драку. Люди, склонные к компромиссам, как Таранец, предлагали обходный способ: выдать для желающих вступить в комсомол удостоверения о том, что они «исправились», а в колонии их, конечно, оставить. Большинство протестовало против такой хитрости. Задоров краснел от негодования и говорил:

— Не нужно этого! Это тебе не с граками возиться, тут никого не нужно обдуривать. Нам нужно добиться, чтобы в колонии был комсомол, а комсомол уже сам будет знать, кто достоин, а кто недостоин.

Ребята очень часто ходили в комсомольские организации города и добивались своего, но в общем успеха не было.

Зимой двадцать третьего года мы вошли в дружеские отношения еще с одной комсомольской организацией. Вышло это случайно.

Под вечер мы с Антоном возвращались домой. Блестящая сытой шерстью Мэри была запряжена в легковые сани. В самом начале спуска с горы мы встретили неожиданное в наших широтах явление — верблюда. Мэри не могла пересилить естественное чувство отвращения, вздрогнула, вздыбилась, забилась в оглоблях и понесла. Антон уперся ногами в передок саней, но удержать кобылу не мог. Некоторый существенный недостаток наших легковых саней, на который, правда, Антон давно указывал, — короткие оглобли — определил дальнейшие события и приблизил нас к указанной выше новой комсомольской организации. Развернувшись в паническом карьере, Мэри колотила задними копытами по железному передку, пугалась еще больше и со страшной быстротой несла нас навстречу неизбежной катастрофе. Мы с Антоном вдвоем натягивали вожжи, но от этого становилось хуже: Мэри задирала голову и бесилась сильнее и сильнее. Я уже видел то место, на котором все должно было окончиться более или менее печально: на повороте дороги у водообразной будки сгрудились крестьянские сани на водопое. Казалось, спасенья нет, дорога была загорожена. Но каким-то чудом Мэри пронеслась между водопоем и группой городских саней. Раздался треск разрушаемого дерева, крики людей, но мы уже были далеко. Гора кончилась, мы более спокойно полетели по ровной, прямой дороге. Антон получил даже возможность оглянуться и покрутить головой:

— Чьи-то сани разнесли, тикать надо.

Он было замахнулся кнутом на Мэри, и без того летящую полной рысью, но я удержал его энергичную руку:

— Не удерешь, смотри, у них какой дьявол!

Действительно, сазид нас широко и спокойно выбрасывал могучие копыта красавец рысак, а из-за его крупа пристально вглядывался в неудачных беглецов человек с малиновыми петлицами. Мы остановились. Обладатель петлиц стоял в санях и держался за плечи кучера, потому что сесть ему было не на что: заднее сиденье и спинка были обращены в шаткую решетку, и по дороге волочились обгрызанные и растерзанные концы каких-то санных деталей.

— Поезжайте за нами, — сердито бросил военный.

Мы поехали. Антон радостно улыбался: ему очень понравились усовершенствования в экипаже, произведенные нашим беспокойным выездом. Через десять минут мы были в комендатуре ГПУ, и только тогда Антон изобразил на физиономии неприятное удивление:

— От, смотри ж ты, на ГПУ наскочили…

Нас обступили люди с малиновыми петлицами, и один из них закричал на меня:

— Ну, конечно, посадили мальчишку за кучера… разве он может удержать лошадь? Придется отвечать вам.

Антон скорчился от обиды и почти со слезами замотал головой на обидчика:

— Мальчишку, смотри ты! Кабы не пускали верблюдов по улицам, а то поразводили всякой сволочи, лазит под ногами… Разве кобыла может на него смотреть? Может?

— Какой сволочи?

— Та верблюдов же!

Малиновые петлицы засмеялись.

— откуда вы?

— Из колонии Горького, — сказал я.

— О, так это же горьковцы! А вы кто, заведующий? Хороших щук поймали сегодня! — смеялся радостно молодой человек, созывая народ и показывая на нас как на приятных гостей.

Вокруг нас собралась толпа. Они потешались над собственным кучером и тормошили Антона, расспрашивая о колонии.

Но пришел завхоз и сердито приступил к составлению какого-то акта. На него закричали:

— Да брось свои бюрократические замашки! Ну для чего ты это пишешь?

— Как — «для чего»? Вы видели, что они с санями сделали? Пускай теперь исправляют.