Педагогическая поэма. Полная версия

От Лидочки Семен и Колька выходят прежними друзьями, только Семен орет песню на всю колонию, а Николай в это время нежно его обнял и уговаривает:

– Р-раз р-революция, понимаешь, так д-должно быть все правильно.

И в моей скромной квартире гости. Я теперь живу с матерью, глубокой старушкой, жизнь которой тихонько струится в последних вечерних плесах, укрытых прозрачными, спокойными туманами. Мать мою все колонисты называют бабушкой.

У бабушки сидит Шурка Жевелий, младший брат и без того маленького Митьки Жевелия. Шурка ужасно востроносый. Живет он в колонии давно, но как-то не растет, а больше заостряется в нескольких направлениях: нос у него острый, острые уши, острый подбородок и взгляд тоже острый.

У Шурки всегда имеются отхожие промыслы. Где-нибудь за захолустным кустом в саду у него дощатая загородка, и там живет пара кроликов, а в подвале кочегарки он пристроил вороненка. Комсомольцы на общем собрании иногда обвиняют Шурку в том, что все его хозяйство назначается будто бы для спекуляции и вообще носит частный характер, но Шурка деятельно защищается и грубовато требует:

– А ну, докажи, кому я что продавал? Ты видел, когда продавал?

– А откуда у тебя деньги?

– Какие деньги?

– А за какие деньги ты вчера покупал конфеты?

– Смотри ты, деньги! Бабушка дала десять копеек.

Против бабушки в общем собрании не спорят. Если бы кто-нибудь дал Шурке десять копеек, его обязательно обвинили бы в попрошайничестве, но бабушке все прощается. Возле бабушки всегда вертятся несколько пацанов. Они иногда по ее просьбе исполняют небольшие поручения в Гончаровке, но стараются это делать так, чтобы я не видел. А когда наверное известно, что я занят и скоро в квартире меня ожидать нельзя, у бабушки за столом сидят двое-трое и пьют чай или ликвидируют какой-нибудь компот, который бабушка варила для меня, но который мне съесть было некогда. По стариковской никчемной памяти бабушка даже имен всех своих друзей не знала, но Шурку отличала от других, потому что Шурка старожил в колонии и потому что он самый энергичный и разговорчивый. Кроме того, Шурка умел явиться в такой момент, когда бабушка в особенности ощущала старческое свое бессилие.

Сегодня Шурка пришел к бабушке по особым и важным причинам.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, Шура. Что это тебя так долго не видно было? Болен был, что ли?

Шурка усаживается на табурет и хлопает козырьком когда-то белой фуражки по ситцевому новому колену. На голове у Шурки топорщатся острые, после давней машинки, белобрысые волосы. Шурка задирает нос и рассматривает невысокий потолок.

– Нет, я не был болен. А у меня кролик заболел.

Бабушка сидит на кровати и роется в своем основном богатстве – в деревянной коробке, в которой лоскутки, нитки, клубочки – старые запасы бабушкины.

– Кролик заболел? Бедный! Как же ты?

– Ничего не поделаешь, – говорит Шурка серьезно, с большим трудом удерживая волнение в правом прищуренном глазу.

– А полечить если? – смотрит на Шурку бабушка.

– Полечить нечем, – шепчет Шурка.

– Лекарство нужно какое?

– Если бы пшена достать… полстакана пшена, и все.

– Хочешь, Шура, чаю? – спрашивает бабушка. – Смотри, там чайник на плите, а вон стаканы. И мне налей.

Шурка осторожно укладывает фуражку на табуретку и неловко возится у высокой плиты. А бабушка с трудом подымается на цыпочки и достает с полки розовый мешочек, в котором хранится у нее пшено.

Самая веселая и самая крикливая компания собирается в колесном сарайчике Козыря. Козырь здесь и спит. В углу сарайчика низенькая самоделковая печка, на печке чайник. В другом углу раскладушка, покрытая пестрым одеялом. Сам Козырь сидит на кровати, а гости – на чурбачках, на производственном оборудовании, на горках ободьев. Все настойчиво стараются вырвать из души Козыря обильные запасы религиозного опиума, которые он накопил за свою жизнь. Белухин говорит Козырю:

– Ты понимаешь, дед, не может быть кулак хорошим человеком.

Козырь моргает добрыми глазами и ласково улыбается Белухину:

– Вы, детки, вот рассказывали мне, темному человеку: кулак это, Господи прости, буржуи разные. А отчего такое? Надо рассудить, отчего такое? Допустил, значит, Господь до греха, стал человек кулаком, другого обижает, сам для себя живет. Надо такому человеку покаяться, понять, чтобы и его милостивый Господь не оставил…

Белухин хохочет:

– А какая у твоего Господа волокита?