Педагогический арбуз

Перед самым занавесом притащился Вова Мирошкин, Спесь с него как ветром сдуло. Он разулся, снял носок:

- У меня во синяк на пятке! Издали будет видно. - И просительно, глядя в сторону, добавил: - Так что я бойца бы сыграл... если можно.

Я "не попомнил зла". "Песню о Щорсе" мы играли и пели на "бис". По суровому лицу Вовы Мирошкина Рыло видно, что синяк на пятке давно позабыт.

А после выступления ко мне протиснулся Витя Строгов. Его лицо светилось восторгом от встречи с искусством.

- Это я занавес открывал и закрывал, - с тихой гордостью сказал он.

И ПОЛНЫЙ ВЫДОХ

На перемене класс проветривают. Открывают все окна, и ветер листает страницы учебников с такой быстротой и жадностью, словно торопится скорее получить среднее образование. Большинству юных обитателей школы такая одержимость ветра непонятна; на перемене он свободно мог бы разгуливать в любой голове, не боясь застать там глубоких раздумий о пройденном за урок.

Но есть, конечно, и такие, кого из класса на аркане не вытащишь. Это безнадежные домоседы или просто зубрилы. Однажды среди них я заметил Витю Строгова. Он крутился возле доски, что-то, оглядываясь, писал на ней и тут же поспешно стирал. Я зашел в класс.

- Что, творческие муки?

К моему удивлению, Витя вздрогнул, и худенькая спина его прижалась к черной доске, словно стараясь закрыть ее. Но я уже заметил - мой приход взволновал его. Я взял мел, попробовал писать. Он крошился и скрипел, почти не оставляя следов. Доска была намазана воском.

- Ну, Виктор...

Я не знал, что сказать. Меня трудно чем-нибудь удивить. Но подлость всегда ошеломляет. Тем более когда ее совершает человек, в которого веришь.

Несколько секунд в классе стояла такая тишина, что было слышно, как шуршит промокашка, которую сквозняк гнал по полу. Лицо ученика покрылось красными пятнами, потом так побледнело, что исчез мел, которым оно было перепачкано.

- Подлец ты, - тихо сказал я и вышел.

Димка проник в пионерскую бесшумно. Или я так задумался? Лицо его было мрачным. Словно это был не Иголочкин. Даже хитрая складочка над переносьем углубилась трагической бороздой.

- Дружка выгораживать пришел? - холодно спросил я.

Димка потупился.

- Чего выгораживать! Это сделал я.

- Что?

- Доску я намазал. А Витька хотел стереть.

Мне почему-то вспомнилось, как вчера мама долго объясняла любопытной Варьке, что такое инфаркт миокарда. В голову лезла всякая чушь. Мысли были бессвязны.

- Уходи, - выдавил я наконец.

Иногда говорят про человека, что он не в своей тарелке. Весь день я чувствовал себя так, словно жарюсь на сковородке в кипящем подсолнечном масле.

Почему в подсолнечном? В детстве мама жарила пирожки, а я вертелся вокруг котелка. И вдруг капля брызнула мне на ладонь. Вырос волдырь. Я помню, как это было больно - обжечься подсолнечным маслом.

На сей раз Вартан Сергеевич не подтрунивал над моей бедой.

- Плохо, брат. Лучше принять подлеца за хорошего человека, чем ошибиться, как ты. Надо извиниться.

- Извиниться? Мне?

- Не Строгову же перед тобой.

- Да... но как?

Вартан Сергеевич рассмеялся.

- О, это очень просто. Делаешь глубокий вдох.

Говоришь: "Прости, пожалуйста, Витя..." И полный выдох.

А правда, какое это облегчение - перед всем классом сказать хорошему человеку: "Прости, пожалуйста, мне приятно, что я ошибся". И пока Витя растерянно моргал, я спросил:

- Но ведь тот, кто это сделал, совершил подлость?

Другого мнения не было.

- Тогда пусть встанет и перед всеми признается.

Прошло секунды три или четыре.

- Герасим Борисович, простите, пожалуйста.

- Нет, мне твое извинение не нужно. Простить тебя могут только Витя и класс. Их и проси.

Дмитрий Иголочкин шумно вдохнул воздух.

"ХОЧУ СКОРЕЙ СОСТАРИТЬСЯ!"

Открытка гласила: "Директору школы. Прошу Вас явиться 19 ноября с. г. в 19.00 на собрание жильцов дома № 67/1 по улице Кирпичной на предмет обсуждения поведения учащегося Мирошкина В. вверенной Вам школы. Управдом Д. Мотыльков".

Напутственное слово Ефросиньи Константиновяы было и того короче:

- Сегодня я занята. Пойдете вы. И помните, Герасим Борисович, от лица школы говорите. Это вам не игрушки.

Задача оказалась нелегкой. Собрание обернулось настоящим судом. Вначале вид у жильцов был отнюдь не воинственный, сидели во дворе по-домашнему, на колченогих стульях, стареньких табуретках. Старушки мирно лузгали семечки.

Вопрос о Мирошкине был пятым или седьмым в повестке дня. Тут встал управдом - невысокий человечек, брови которого торчали, как пики, в сторону ушей, начал с того, что выразил удовлетворение "фактом наличия" на собрании директора школы. Попеняв на мою молодость (тут я должен был представиться в своем истинном качестве), он перешел к делу. И оказалось оно обширным. Счет "преступлениям" был крупный.