Пейпус-озеро

- Разрешите, ваше превосходительство, пояснить, насколько я, так сказать...

- Пожалуйста, пожалуйста.

Генерал развалился с ногами на кушетке:

- Извините, ротмистр, но за последние дни я так... я так...

Ротмистр же сел на круглый табурет, как журавль на кочку. Он вынул платок, встряхнул его - запахло любимыми духами баронессы "Dolce Mia" и высморкался.

- Вот в чем дело, - начал он, - придется, фигурально выражаясь, танцовать от печки, от Бермонда. Я, конечно, ваше превосходительство, ничуть не претендую на непогрешимость, так сказать, своих...

- Я, ротмистр, слушаю.

- Пардон... Конечно, история со временем выяснит, ваше превосходительство, все те махинации союзников и немцев, все те явные и скрытые рычаги, всю ту закулисную карусель и неразбериху, которая...

- Кха!! - кашлянул, точно выругался генерал.

- Пардон, пардон, - звякнул ротмистр шпорами. - Во-первых, где корень наших неудач? В полковнике Бермонде. Неоспоримо. Этот неспособный тщеславный человечек вдруг вообразил себя Наполеоном и заявил, что он может выбить большевиков из Риги только во главе собственной западной армии, русской, конечно.

- Нахал! - прошипел генерал и швырнул окурок.

- Да. А германцам, в особенности графу Гольцу, это на руку: ах, пожалуйте, действуйте... И вы понимаете, ваше превосходительство, как этот самый Бермонд (он же князь Авалов, самозванный, конечно) отказался явиться к Юденичу, когда тот вызывал его? И вышло так, что Юденич, вместо того чтоб соединиться с силами Бермонда, предпринял наступление на Петроград один. А Бермонд двинулся на Ригу. Значит, силы разбились. И совершенно резонно Юденич об'явил Бермонда изменником русского дела. И все это разыгралось под германскую дудочку графа Гольца: дернул граф нитку - Юденич на Питер двинулся, дернул другую - Бермонд в противоположную сторону пошел, на Ригу, дернул третью нитку - английский флот, вместо обстрела Кронштадта и Красной Горки, т.-е. вместо помощи Юденичу, направился в воды Рижского залива. А почему? Да очень просто, ваше превосходительство: германскому командованию важно было, чтоб наступление Юденича не удалось: освобождение Петрограда от красных банд с помощью союзников обозначало бы что? А то, что союзники укрепили бы этим самым свое влияние на русские дела и, конечно, имели бы не последний, если не первый голос в организации будущего правительства России.

- Подлецы... Мерзавцы...

- Но ведь вы, ваше превосходительство, насколько я осведомлен... Ведь ваша ориентация была...

- Что? Вы кончили?

- А во-вторых, - прищурил ротмистр левый глаз, - командный состав нашей армии...

- Что? Командный состав был плох? Вы кончили? - поднялся генерал и, загребая ногою, стал шагать по комнате. - А знаете что, ротмистр? Вы, простите, ничего нового, оригинального не сообщили мне. Я - боевой генерал и эту жвачку прекрасно знал и без вас. Поверьте. Вы кончили? Покойной ночи, ротмистр...

- Покойной ночи, ваше превосходительство... А что касается грядущих событий...

- Покойной ночи!

- Покойной ночи, ваше превосходительство...

- Покойной...

Ротмистр Белявский, поклонник вдовой баронессы, ночевал у нее в доме. Его комната, куда он завтра переселяется на жительство, рядом с ее спальней. Генерал же помещается в дальнем конце коридора. Он скучал эту ночь особенно сильно. Молился один, одинокий. И Нелли не пришла к нему. Николай Ребров тоже спал очень тревожно. Боролся во сне с каким-то чудовищами, кричал, стонал. В него вползала болезнь и, одуряя кровь, растекалась по всему телу.

Глава X

Из сна в сон и в пробуждение

Прошло сколько-то суток, или ночей, или, может быть, минут, - раз, два, три, четыре, - Николай Ребров не может отчетливо и ясно себе представить: шум, туман, движенья - и все, как сон - знакомое лицо с холеными баками. Ага! Да это ж ротмистр Белявский, его начальник.

- Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Рад стараться!.. - И бежит, бежит, какие-то подшивает бумажки к делу, пишет, нумерует, раз, два, три... четыре...

И много, много лиц, канцелярия едва вмещает: солдаты, офицеры, военные чиновники, санитары, женщины... Деньги, деньги, деньги...

Армию предположено распустить. Заготовляются ликвидационные ведомости, вороха бумаг, горы бумаг, - чорт! - в них можно утонуть. А голова горит, и сердце стучит болезненно...

И вечером, при свете зеленых ламп, а может быть при зимнем блеклом солнце:

- Твое лицо мне знакомо... Где ж я тебя видал?

- Не могу знать, ваше высокоблагородие.

Теперь Николаю Реброву все равно: рождественская ночь, театр, скандал: пусть сажают в тюрьму, пусть казнят. И он той же фразой, как и там, при Варе: - Не имеете права драться! Позор! - Но он очевидно крикнул в душе, беззвучно, потому что ротмистр Белявский не ударил его по лицу, не сшиб на пол, не топчет ногами. Ротмистр Белявский, улыбаясь и насвистывая веселую песенку, прозвякал от стола к столу, к шкафу, к генералу, к двери, в ночь. И там, в ночи, возле спальни шикарной баронессы, в ее спальне, там... Ах, ротмистр Белявский, какой вы подлец... Варя, Варя...

* * *