Пейзанизм

   Стук конских копыт за окошком, топот ног по крыльцу. Дверь распахивается настежь, с мощным ударом в стену. Вваливается мужик, грязный, в рваной до пупа рубахе, с разбитым лицом. Без шапки, со следом коровьей лепёшке на одном колене. Вторая штанина на другом колене просто прорвана. В дверном проёме съезжает на пол, тычет в стену рукой и орёт:

  -- Тама! Эта! Убили! Пауки идут! Тысячи!

   Дальше -- дурдом. Куда там Чаплину с его падениями. Яков кинулся в двери на выход. В проёме этот мужик сидит. Сбил его по ходу, но и сам зацепился. Выехал мордой на крыльцо. Тут Аким с постели встать пытается, орёт как резанный:

  -- Яков! Яшка! Твою мать!

   Яков назад. Снова сбил мужика, наступил на него. Этот уже просто как гудок пароходный. Навстречу Доман. С маху лбами с Яковом. Итить-ять! Так же и убиться можно. После аналогичного случая с двумя трупами на Нью-Йоркской фондовой маклерам вообще запретили бегать. Так они тренеров по спортивной ходьбе наняли...

   Следом за Доманом Паук кинулся. Наступил на Якова... Оба озвучили. Яков двинул -- Паук поймал. Лёг рядом. Тоже лежит и высказывается. Под ногами у меня Долбонлав визжит. Поросёнок молодой, недорезанный. На него еще никто не наступал, это он в порядке профилактики. Аким матерится в голос, Яков зубами скрипит от боли. В дверях гонец в коровьем дерьме тоже... делится познаниями в не нормативной лексике. Молчат двое: я от полной охренелости. И Доман. Лежит себе на полу. Благостный такой. Осталось только ручки на груди сложить и позвать снова попа. Разоримся на похоронах. Без всяких "пауков".

   А я сижу себе как сестрица Алёнушка на известной картине. Ножки к груди подобрал, чтоб не оттоптали. И ме-е-едленно соображаю. Мы же в сенях. А сени всегда проходные. Кроме этой кучи-малы на входе, должна быть вторая дверь. Точно. Вот она - столом заставлена. А ну-ка, развернись рука, раззудись плечо, полетай-ка хрень на хрен. Все со стола долой, стол долой, дверь -- ногой. "Вышиб дно и вышел вон". Кто сказал? - Пушкин. - Правильно, он же гений.

   Это я уже на бегу добреживаю. Изба-сени, изба-сени, изба-сени. Гридница. Крыльцо. Опоздал. Ворота открыты, в них вливается толпа мужиков с дубьём. Ножи и топоры у всех и так всегда с собой. А дровеняка -- оружие первого удара.

   И я очень этому удару соответствую: ни шлема, хоть бы мотоциклетного, ни щитков каких завалящих хоккейных. Рубашоночка, порточки, пока еще сухенькие. Ножки косенькие, головёночка бедовая платочком прикрытая. В одной руке -- дрючок берёзовый, в другой -- какой-то кусок бересты с висюлькой. Аника-воин на тропе войны. Встречайте гостей -- ирокезы прибыли. Сейчас будет произведён съем скальпов и установление к пыточному столбу. Ну и морды. Как писал Фонвизин в "Недоросле": "мамка остервенясь бросилась...". А здесь "папка". И не один.

   "Пауков" было не менее полусотни, они беглым шагом вливались на двор и расползались по постройкам. Одна группа сходу потопала к поварне, другая, заглядывая во все открытые ворота, к конюшне. Высунувшемуся из хлева мужику дали сходу по морде. Аналогично с конюшней. Старший конюх хоть и жлоб, но жалко мужика -- получил жердиной в брюхо. Второй удар - сбоку по загривку. Переступили и вошли.

   А третья группа, самая колоритная и седобородая, топает прямо ко мне. И разговаривать не собирается -- сразу дровеняки метать начали. Вот когда я порадовался присутствию моих слуг. Спасители мои. Ивашка с Ноготком сразу, как я на крыльцо выскочил, встали перед первой ступенькой. У Ноготка и щит есть. Небольшой, круглый, металлом окованный. Первую дубинку он на него поймал. Вторую Ивашка "гурдой" своей перенаправил. В стену дома. Аж звон пошёл. Третья... Пришлось пригибаться и пропускать над головой. Летит как пропеллер грузового вертолёта. Жужжит.

   Конечно, бумеранг -- оружие австралийских антиподов. Но это исключительно от их бедности. В смысле - леса у них мало, поэтому метнутое куда-нибудь должно при промахе возвращаться. А вообще-то всякое метательно-зашибательное... наше, родное. И пусть не возвращается -- у нас еще есть. Всегда под рукой. Под полусотней мускулистых трудовых ручонок.

   Когда грохот от попадания "пропеллера" в дверь за моей спиной затих, я сделал шаг вперёд, углядел сидящего верхом на коньке поварни Чарджи, и, поймав его взгляд, стукнул концом своего дрючка по фронтону крыши над крыльцом. Он понял. У нас хоть крыльцо боярское всего из одной ступеньки, но крыша над ним есть. И фронтон есть, из тонких, высохших полешек. Вот в них Чарджи стрелу и посадил. Целевое поленце с громким звоном, переходящим в хруст, развалилось и осыпалось частями за моей спиной.