Пейзаж с падением Икара

— Верно, — сказал я. — Ничего. Потому что на самом деле рентгенография — это не панацея от всех болезней. (Зачем она приехала?) В течение всего времени обучения вам будут вбивать в голову информацию о самых разных технических приемах обнаружения подделок: инфракрасное излучение, например, выявляет первоначальный рисунок автора, сделанный карандашом и скрытый под слоями красок. Ультрафиолет вызывает люминисценцию лака, которым покрыт авторский слой картины. Проблема в том, что все это — лишь техника. А технику легко обмануть. Именно поэтому так важно, чтобы вы — вы все! — научились видеть настоящие вещи собственными глазами, без помощи всех этих прибамбасов. (Зачем она приехала?) Любой математик должен уметь складывать и делить семизначные числа вручную, без всяких калькуляторов — иначе он хреновый математик. И точно так же любой искусствовед должен уметь видеть технику мазка и оттенки красок невооруженным глазом. Знайте главное: разница между художником и имитатором заключается в том, что второй целиком зависит от приемов первого. (Что она здесь делает?) И это всегда — всегда! — проявляется в деталях: в игре светотени, в морщинах, складках одежды. У настоящей картины есть характер. Именно по «характеру» эксперт может отличить имитацию от оригинала, — я нажал кнопку на пульте, и проектор выплюнул на экран третий слайд. — Перед вами еще одна картина Ликеева «Возвращение Платона в Академию» и, соответственно, ее подделка. На первый — да и на второй — взгляд они идентичны. Рентгенография здесь не поможет, ведь имитатор постарался на славу: он использовал краски той же плотности, что и мастер, и даже умудрился состарить холст (о том, как он этого добился, мы поговорим на следующей лекции). (Что ей нужно?) Но если вы приглядитесь, вы увидите, что на левой картине контраст между светом и тенью сильнее — она более тщательно прорисована. А теперь ответьте: какая из картин — оригинал?

В аудитории поднялся гомон — молодежь совещалась. А я, набравшись смелости, снова окинул взглядом задние ряды — старался разглядеть лицо рыжей девушки на задней парте. Она была в очках — в прямоугольной черной оправе. В тех самых (или я просто додумываю реальность?), в них она была в тот день, когда мы познакомились — и когда расстались. И мне хотелось крикнуть: «Катя, это ты? Что здесь делаешь?»

— Левая! — крикнул один из студентов.

— Почему левая? — спросил я, всеми силами стараясь уследить за собственной лекцией.

— Она лучше нарисована — вы же сами сказали!

— Ошибаетесь, — я выдохнул. — Я сказал, что она более тщательно прорисована, а не нарисована. Это разные вещи. На самом деле, именно левая картина — подделка. Ее выдает излишняя старательность. Вот четвертый слайд — фрагменты тех же картин крупным планом. Справа настоящий Ликеев, слева — имитатор. Видите разницу? Мазок Ликеева более тонкий и воздушный, потому что художник не задумывался о том, как сильно он давит кистью на холст; имитатор же, наоборот, слишком усердствовал в своем стремлении быть похожим — и эта искусственность проявилась в движениях его кисти: слишком контрастные цветовые переходы выдают его с потрохами. Видите? Нет? Ну и ладно, это придет с опытом.

— А можно спросить? — поднятая рука в последнем ряду.

— Да?

— И все-таки: что же случилось в Питере в 2003-м?

Я уже не обращал на шутника внимания — просто ждал, когда утихнет смех.

— Еще вопросы?

— Да, — девушка в первом ряду подняла руку.

— Я надеюсь, ваш вопрос не про Питер?

Она быстро замотала головой.

— Хорошо — задавайте.

— Вы сказали, что вы специалист по творчеству Дмитрия Ликеева.

— Да.

— А почему вы выбрали именно его?

Я молчал — долго и растерянно. Я мог бы рассказать студентам, что одна из картин Ликеева, «Наводнение», висела в комнате для гостей в нашей усадьбе. Я мог бы рассказать им, что эта картина — единственное, что отец не стал продавать, когда наше прошлое пустили с молотка. Я мог бы рассказать им, что она путешествовала с нами в течение нескольких лет, пока однажды просто не исчезла вместе со всем багажом во время очередного переезда, и что после этого мои родители расстались. Я мог бы рассказать им все это — но зачем? В конце концов, к искусству это не имеет никакого отношения.

Я бросил взгляд на заднюю парту, возле двери — но парта была пуста…

***

Лекция длилась мучительно долго — чем ближе к концу, тем длиннее становились мои паузы — и раздавшийся в коридоре звонок был подобен благовесту. Студенты зашуршали, загремели, собирая вещи. Парадокс, но некоторые даже благодарили меня, проходя мимо. Интересно, за что? Или это — всего лишь вежливость?

***

Домой я возвращался затемно, с таким ощущением, словно только что пробежал марафон.

«Что это было? Она — или я просто скучаю? Нет, все, хватит, я устал, сейчас почищу зубы — и под одеяло».