Пейзаж с падением Икара

Простодушный мой друг, Петр! ­Теперь это уже неважно – и я признаюсь: я заранее сочинил свою «пламенную» речь о том, что собираюсь бросить живопись, и специально свел ее к пари, зная, как ты любишь всяческие ставки и споры. Таким нехитрым способом я рассчитывал погасить свой неподъемный денежный долг перед тобой. Да-да, ты всегда легко попадался в сети моих подлых манипуляций. Ведь для чего еще нужны друзья, верно?

***

Вернувшись домой, я достал из-под кровати старый сундук и стал сгребать туда инструменты: кисти (38 штук! и зачем мне столько?), палитры (3 штуки), тюбики с красками, чистые холсты, свернутые в рулоны; я не мог отделаться от ощущения, что складываю доспехи. Но при этом не было ни радости, ни грусти, ни пустоты – только усталость. Мольберт я оттащил в старый шкаф и, заперев дверь, оглядел свою комнату. Она теперь выглядела совсем по-другому – обычно. И это было странно. Покончив с живописью, я сел за стол и долго смотрел на часы, на секундную стрелку. Шел второй час ночи, я потянулся к телефону и набрал номер Марины.

Трубку взял мужчина, и я неожиданно для себя ощутил острый приступ ревности.

– Слушаю, – сказал он.

Подавив желание нажать на «сброс», я хрипло спросил:

– Кхм-кхм… а М-марина дома?

Послышался шорох – и голоса: «Чего ты схватил? Дай сюда» – «Кто это тебе звонит среди ночи?» – «Не твое дело! Дай».

– Алло, Андрей, это ты?

– Да, привет.

– Привет. Прости, это мой брат. Приехал погостить.

Хотя мы с Мариной считались всего лишь друзьями (она так считала), мне было приятно, что она оправдывается.

– Я звонила сегодня, чтобы поздравить с днем рожденья. Но было занято.

Эти ее слова вызвали у меня странный прилив тепла в груди – значит, она помнит, когда у меня день рожденья! Я закрыл глаза и представил себе ее – она сейчас перебирает пальцами свою огромную косу.

– Да, я был занят, – сказал я, имитируя спокойствие. – Праздновал. Я звоню по важному делу.

– Сейчас, подожди, я выйду в коридор, – в трубке хлопнула дверь. – Говори.

– Нет, сначала ты скажи: какие слова ты сегодня выписала себе на руку?

(Я мысленным взором видел, как она улыбается и смотрит на тыльную сторону ладони.)

– «Get over – преодолеть» и «wisdom – мудрость». А у тебя – какие?

Я посмотрел на свою руку – синие буквы почти стерлись за день.

– «Imaginary – воображаемый» и «fracture – перелом».

– Перелом? Какие-то у тебя мрачные слова все время.

Я еще раз посмотрел на руку.

– Почему мрачные? Это ведь просто слова.

– Ошибаешься. Слова – это всегда непросто, – она вздохнула. – Я стараюсь писать на своей руке только положительные понятия вроде «мудрость» и «преодоление». Как-то мне страшновато писать что-то плохое – вроде «перелом» или «ненависть», – боюсь накликать беду, наверно.

Я засмеялся.

– Да, но если ты будешь так делать – ты не сможешь нормально говорить по-английски. Для правдивого описания жизни нужны именно плохие слова.

Она молчала. Я представлял себе, как она хмурится.

– А зачем ты звонил вообще?

Я встрепенулся.

– А, ну да. Я звонил сказать, что завязал.

– В смысле?

– Ну, помнишь, я говорил, что собираюсь бросить живопись? Так вот – я сделал это. Убрал все инструменты в дорогой, многоуважаемый шкаф – и запер его. Ключ теперь висит у меня на шее, на веревочке.

– И? Как ощущения?

– Странно. Чувствую себя курильщиком, затушившим последнюю сигарету.

– Забавная метафора. Ты же понимаешь, что курильщики – люди слабовольные? Я бросала уже четырнадцать раз.

– Понимаю. Поэтому, чтобы избежать рецидивов, я хочу отдать ключ от шкафа тебе.

Возникла пауза.

– Ну что ж… даже не знаю, что сказать, – пробормотала она. – Что в таких случаях говорят?

– Да ничего не говорят. Просто спрячь его и не отдавай мне до тех пор, пока я не приведу достаточно весомых аргументов.

– Каких аргументов?

– В защиту живописи.

– Аргументов в защиту живописи? Ты что – решил стать адвокатом?

– Нет. Маляром.

***

В детстве я думал, что малярия – это болезнь маляров. Примерно так: укус комара – и инфекция разносится по организму; б-бац! – и через час человек ощущает неодолимую, болезненную тягу к краске – он хватается за валик и начинает лихорадочно марать стены.

«О господи! – думают родные. – Его укусил малярийный комар – и теперь он превращается в маляра! Что же делать?»

Но в жы-ызни все оказалось гораздо проще…

Я недолго искал работу – на поверку оказалось, что маляры и штукатуры нужны везде. Было даже немного обидно, что меня взяли без всяких резюме и собеседований. Уже через неделю я виртуозно управлялся с валиком и шпателем. Моей задачей была реставрация концертного зала в провинциальном театре…