Пейзаж с убийцей

Собственно, первые недовольные образовались еще при патриархе Никоне. Власти потихоньку вытесняли староверов на север и на восток, постепенно единственным их плацдармом восток и остался. Это московский журналист Песков, узнавший историю старообрядцев Лыковых, был потрясен и посчитал, что открыл почти инопланетян — местные жители о них прекрасно знали и до Пескова. Знали, но никому не рассказывали — болтать здесь не принято. Мало ли кто приехал в тайгу! Мало ли к каким последствиям может привести болтливость! Здесь у многих свои истории, о которых лучше бы забыть навсегда.

Считается, что сталинский гнет был куда хуже петровского и лазеек почти не оставлял. Это не совсем так. Уже в наши времена появились удивительные рассказы о людях, прятавшихся от репрессий и, что удивительно, делавших это успешно! Например, писали об одном человеке, который несколько лет ездил на поезде Москва-Владивосток туда и обратно, и переждал-таки культ личности! Но ведь вовсе не обязательно было ему жить в поезде: сошел бы на одной из остановок после Урала и точно так же затерялся бы. В Сибири таких историй — пруд пруди. Но мы их никогда не услышим…

Нежелание болтать — одно из определяющих качеств сибирского характера.

…Нельзя сказать, что деревня Корчаковка находится на отшибе. Железная дорога, идущая рядом — это, между прочим, Транссибирская магистраль, крупнейшая железнодорожная трасса мира. Но как-то так сложилось, что отгородившаяся от дороги деревня отгородилась и от страны. По крайней мере, в Корчаковке часто селились разные темные личности. Расспрашивать было не принято, но все равно многое узнавалось само. Принадлежность к преступному миру не считалась здесь особым грехом, но не потому, что, как выразилась продавщица корчаковского магазина, в деревне вор на воре, а потому, что здесь уже генетически привыкли: не всякий, за кем гоняется власть — большой грешник.

Разумеется, жили здесь и настоящие воры и даже потомственные воры — то есть дети и внуки воров. В разные годы они сами или их предки остановились в этой деревне, вдруг ощутив кожей, что здесь удобно прятаться и удобно жить, никому не мешая. Несмотря на то, что мимо идут и идут поезда, мир не видит Корчаковки и не испытывает к ней никаких эмоций — а главное, не испытывает любопытства.

Фекла Суботникова никакого отношения к криминальному миру не имела. Более того, по всем законам судьбы она должна была покинуть свою родную деревню еще в ранней молодости, после удачного замужества.

Мужа ей подарила Транссибирская магистраль — Фекла вышла за проезжего офицерика, тоже сибиряка. Офицерик оказался добрым, трудолюбивым и, вообще, правильным. Оказался он и везучим: в войну его даже не ранило. Непьющий парень был замечен, где надо, и его вместе с молодой женой отправили в послевоенную Германию, где они и прожили пять лет. Уезжали с огромными чемоданами, набитыми панбархатом, плюшевыми скатертями, гобеленами с оленями и тетеревами, фарфоровыми балеринами, кокетливо выставившими ножку. Везли также картины с ангелами, цветной хрусталь и сервизы с «Мадоннами».

Им предлагали на выбор разные места, но раздобревшая и красивая Фекла заявила, что тоскует по Сибири. Офицер Суботников был с ней согласен, так что вернулись в Сибирь. Офицер получил квартиру в Новосибирске, а дом в Корчаковке они использовали как дачу. Но потом дети подросли, и Фекла уговорила мужа переехать из города окончательно.

Офицер Суботников умер от инфаркта — во сне. Было ему совсем немного лет — чуть больше пятидесяти, но смерть была настолько завидная, что никому даже в голову не пришло пожалеть его. После смерти мужа Фекла начала попивать. Собственно, жизнь ее тогда и кончилась, теперь она лишь доживала, но понимала при этом, что доживать придется очень долго — они с мужем были ровесники, а сердце ее было здоровым. Пила Фекла якобы тайно, главным образом, скрывая свой порок от детей. Те, конечно, все понимали и очень мучились: мать они любили и забрали бы ее к себе, не задумываясь ни секунды, еще бы и спорили, с кем жить будет.

Но она не хотела. Вот, пожалуй, из-за этого упорного нежелания жить с детьми, буквально задаривавшими ее вещами и фруктами, Суботиха и считалась в Корчаковке немного с приветом.

…Уже темнело, когда в дом постучали. Суботиха отложила книгу и пошла к дверям, шаркая по старым доскам, но машинально обходя при этом самые скрипучие — их Феклины ноги знали наизусть.

— Кто там? — спросила она и, не дослушав ответа, открыла дверь. Суботиха даже смерти не боялась, не то что чужаков.

В дверях стояла молодая девка, чье лицо показалось ей знакомым.

— Вы… Суботиха? — немного замешкавшись, спросила девка.

— Какая я тебе Суботиха! — возмутилась Фекла. — С ума сошла? Мы с тобой что — подружки? Да меня и подружки так не дразнили!

— Просто вас в деревне так называют… — Девка смутилась еще больше.

— А если тебя в деревне б…дью назовут, мне тоже тебя так называть прикажешь? — поинтересовалась Фекла и тут вспомнила, кто эта девка. — Ага! Здрасьте! Все продолжаешь шляться по чужим дворам!