Пейзажи этого края. Том 1

– Вай, брат Асим! Ты что же, думаешь, твои штаны отвечают старым традициям? Пойди спроси старцев-мусульман: разве раньше в Кашгаре мужчины не носили юбки с разрезом впереди? А что до женщин, то раньше не то что волосы – лицо нельзя было показывать! Теперь, раз можно выставлять наружу и нос, и глаза, и рот – то почему же нельзя волосы?! неужели волосы опасней, чем рот? И к тому же Турсунай-бейвей следит за чистотой: она каждую неделю два раза голову моет – не то что уважаемая сестра Нишахан, у которой по волосам ползают насекомые. Что же до замужества, то вам, уважаемый, сперва бы подумать о своей Аймилак!

Визит Асима кончился ничем. Мало того, что развязное поведение Зайнаф добавило нового беспокойства, так еще и – ну совсем нельзя было такого ожидать! – Жаим тоже сказал:

– У молодежи своя жизнь, свой путь.

Ну просто ужас!..

Однако если сказать, что Асим ни днем ни ночью места себе не находил от волнений или был на грани нервного срыва, то это будет не совсем правдой. Другой бы кто спросил: ну как же человеку жить с такой тяжелой ношей, не чувствуя вкуса пищи, не находя себе покоя? В действительности же чрезмерное постоянное переживание и тревога могут стать привычными, перейти в обычное состояние настороженности: человек всегда неукоснительно соблюдает правила и благодаря этому достигает особого душевного равновесия. Если бы не было этой тревожности, Асим не чувствовал бы жизни и собственного бытия, и вот тогда-то он, может быть, и не мог бы спокойно есть и спать; как, например, неподготовленный человек, попавший в состояние невесомости. Вот тогда-то и было бы ему тяжелей и страшнее во сто крат! Заметим еще, что страх и тревожность вовсе не противоречат тактике самоуспокоения и самодостаточности; иногда они так же неотделимы друг от друга, как две стороны одной монеты. Вот, к примеру, переживая за судьбу Иминцзяна, Асим отнюдь не переставал чувствовать и некоторое умиротворение: комсомол – хорошая организация, во всем учит молодежь идти верным путем; Иминцзян любит труд, любит помогать людям; он не говорит глупостей, не курит, не пьет, никогда не путался с бестолковыми сверстниками…

И все же в последнее время события, происходившие вокруг, намного превосходили то, к чему привык и с чем мог находиться в равновесии Асим. Он совершенно не понимал, что произошло и что произойдет. В прежние годы он слышал от некоторых ученых старцев, что в мире через сколько-то лет появляется нечисть, бесы, имя которым – аймугуки, они устраивают в Поднебесной великую смуту, и кости мертвых устилают поля. Во времена опустошительного Западного похода среди не знающих себе соперников монголов, а также и татар, как раз затесались такие бесы, и было уничтожено большое число поселений и городов; пришедшие потом японские черти тоже были из этих айму-бесов; и прежде доходившие до Или банды Ма Чжунъина тоже большей частью были из них же, из чертей. Освободились потом, десяток с лишним лет пожили спокойно и счастливо, не слышали о сеющих смуту аймугуках; а сейчас почему-то опять на душе у людей стало тревожно… Не появилась ли снова где эта нечисть? Особенно не дает покоя то, что случилось вечером тридцатого апреля, ведь он своими глазами это видел… Испугался так, что три дня не вставал с кана.

На четвертый день встав, первым делом он отправился в Инин и пришел в медтехникум за дочерью: если умирать – так уж лучше вместе. Дочки не было на месте; в приемной сказали, что выпускники на практике в больнице. Тогда он пошел в больницу. Дочь была в операционной, и он ее не увидел. Он снова вернулся в техникум, стоявший в тени деревьев, и попросил, когда встретят Аймилак, передать ей, что дома очень срочное дело, и пусть она со скоростью огня возвращается домой. Потом, в полном изнеможении, он вернулся в село, и первое, что увидел, войдя во двор, – старуха взялась белить стену раствором известки и половину уже побелила. Он велел ей остановиться. В такие-то времена белить стены – это просто безумство, безрассудство какое-то, вызов Небу[8]… Сумасброды всегда первыми получают несчастья на свою голову; Асим же, сам не понимая как, надеялся остановкой побелки стены выразить Истинному Владыке, миру и домашним свой страх и трепет, с тем чтобы избежать беды и отвести несчастье.