Пейзажи этого края. Том 2

– Погоди… и еще: вы очень скромный, высокий как гора, послушный и податливый как вода, скорый как ветер, горячий как огонь…

– Да ладно, хватит! – Тайвайку еще раз попытался остановить его.

Майсум поднял стакан высоко-высоко:

– Этот стакан полагается мне, однако, в знак моего к вам уважения, – прошу принять! Будьте моим другом, вы согласны?

Тайвайку принял стакан, пошевелил губами – по правилам ритуала ему сейчас следовало бы в ответ произнести какие-то красивые умные слова; однако сказанное Майсумом было настолько чересчур, настолько неприкрытой лестью, что даже на фоне бутылки переварить это было сложно; он не придумал ничего подходящего и молча, снова махом – выпил. И нахмурился.

– Позвольте спросить: а что называется «пить водку»? Только мы вот так пьем, по-настоящему. Ханьцы, когда пьют, едят столько закусок, столько овощей, что это уже не водка, а вода, в которой полощут овощи, или какой-то там жидкий соус. Русские пьют? Во! Да разве так пьют водку? Так пьют лекарство: выпьют – и конфетку, выпьют – и кусок лука, дольку чеснока. А самое страшное – это как русские, выпив и не в силах терпеть запах спирта, нюхают свою шапку: чтобы запахом своих потных волос забить этот запах! – это же просто некультурно… Казахи пьют кумыс, перебродивший в мехах из бараньей шкуры, – это они пьют не водку, а молоко…

Тайвайку сделал знак рукой – ему ни к чему были экскурсы Майсума в питейную культуру разных народов.

Стакан переходил из рук в руки, лицо Тайвайку розовело, Майсум же, наоборот, становился все бледнее и бледнее. Выпив еще полстакана и закусив осмеянной им же конфеткой, Майсум сказал.

– Кто может сравниться с возницей? В народе говорят: доля возницы – горькая доля. И в жару и в стужу, и днем и ночью, претерпевая голод и жажду, глотая один ветер, ночуя под открытым небом, весь в угле и саже… а сколько опасностей подстерегает на обрывистых тропах и в глубоких ущельях, на старых мостах и на речных берегах – притом что и днем и ночью рядом только бессловесная скотина… Да я своими глазами видел, как телега проехала прямо по вознице… И много ли найдется таких, кто доживет до старости, не переломав руки-ноги-спину не потеряв слух и зрение? Ну по крайней мере уж несколько пальцев точно потеряют!..

– Не продолжайте, пожалуйста, эти беспредельные речи!

– Хорошо, – Майсум не понял, что имел в виду Тайвайку, подумал, что это перечисление несчастий его напугало, и продолжил: – Я только хотел сказать, что во всей бригаде с вами никто не сравнится! Ваши заслуги самые большие, вклад самый значительный, мастерство самое высокое, работа самая тяжелая… Конечно, быть возницей – работа самая достойная, самая одухотворенная, самая свободная! Кто из переходящих дорогу пеших не хотел бы пойти по вашим стопам – колее, так сказать? Кто из сидящих по домам не мечтал бы вас попросить что-нибудь отвезти? Лошадь и повозка – вот настоящее богатство! Вот настоящая власть! Возница – это Худай на своем пути следования…

– Я завтра еду на шахту, привезти вам мешок угольной крошки? – Тайвайку поспешил предложить что-нибудь конкретное, чтобы выбраться из клокочущего водопада, который обрушил на него Майсум.

– Нет-нет-нет, я не в том смысле! Я же совершенно не за этим вас пригласил, я же – по-человечески…

На минуту остановившись, он смущенно улыбнулся:

– Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев – трудно выговорить, да? – сказал: «Все для человека!..» – это и это, и еще, и еще; конечно, если уж вы решите привезти мне мешок угольной крошки, то что же, я разве скажу «нет»? Мы ведь всего лишь песчинки…

Тайвайку молчал. Его взгляд, остановившийся на стакане, словно подсказывал: мне лучше бы налить…

Майсум же, напротив, никуда не спешил; он зевнул и, понизив голос, сказал:

– Хотят послать вас говно возить.

– Что?!

– Бригадир сказал, что пошлет вас в Инин, в город, чистить уборные – вывозить фекалии.

Тайвайку звонко щелкнул языком, выражая свое недоверие.

– Нет, правда! – Майсум постучал пальцем по столешнице в подтверждение.

Тайвайку засомневался, потом понемногу начал закипать. В илийских селах не было обычая использовать человеческие экскременты как удобрение. В его представлении не было ничего грязнее и отвратительнее. Из-за отвращения он крайне редко заходил в уборные, пусть даже до уединенного места где-нибудь на пустоши надо было пройти несколько десятков лишних метров; неужели его, здорового мужика, отправят вычищать сортиры? Неужели в его всем сердцем лелеемую повозку будут загружать фекалии, грязные бумажки и глистов? Неужто его любимая белая лошадка тоже вляпается в это дерьмо?.. Он решительно заявил:

– Нет!

– Как можно не поехать? Бригадир сказал – все! – во взгляде Майсума мелькнула глумливая усмешка.

– Даже если бригадир сказал. Все равно не поеду, – Тайвайку повысил голос.

– Конечно. Зимой лучше уж на шахту; каждый раз себе оставлять по чуть-чуть – и весь год можно не покупать уголь.

– Я так не делал, у меня достаточно денег, чтобы купить себе уголь!