Пехота

Не, контратаку они уже проебали, раньше надо было, когда утром зашедшая сюда разведка взяла двух пленных. Я их видел на поле, когда две наших машины встретились с идущим навстречу бэтэром-восьмидесяткой, они валялись сверху, заваленные масксетью, сверху на них сидела пара разведосов, и один из них был вроде ранен. Или показалось. Надеюсь, что показалось. Теперь контратаковать поздно. Хотя по ситуации — сковырнуть нас, восемнадцать человек, и зашедшую от нас левее шестую роту, и разведку в числе около десяти человек, и пятнадцать комендачей — нетрудно. Высыпать двести-триста мин на нас и сотню — на поле за нашими спинами, чтобы подмога не пробилась, потом выгнать два танка и под их прикрытием заехать на технике. Пока мы не зарылись. Но — не сегодня. Выдохлись они, что ли? Да и мы, кажись, тоже. С утра могут двинуть, кстати. Часика в четыре… Но у них там сейчас кипиш и бардак, все великие главные сепары бегают и ищут крайнего, так проебать наш вход под Докучаевск надо было уметь… О, еще серия мин… Поэтому, если назначат второпях атаку на четыре — как раз к полшестого выдвинутся, а там уже и посветлее станет, и люди хоть чуток отдохнут. Ненавижу воевать ночью.

Последние минуты дня. Мы, собравшись у чайника, который сейчас является сосредоточием крох тепла, расписываем наряды. Половина наших уходит на всю ночь, помочь комендачам и разведке, которые растянулись жидкой цепочкой на полтора километра, вторая половина по двое заступает на охрану лагеря. Если это можно назвать лагерем. Себя и командира расписываю на четыре утра, собачье время, ну и если будет контратака, то как раз к утру. Контратаку я пропускать не хочу, я люблю быть в первых рядах разворачивающейся баталии.

Покурить, помотать головой и, не снимая грязных ботинок, заползти в спальник. Я бы снял — но тогда есть шанс, что не успею их обуть. Где-то в ледяной жиже под спальником есть каремат, но сейчас его разве что наощупь можно найти. Сдираю с пальцев мокрые перчатки, кладу их внутрь спальника. Выворачиваю шапку, снаружи она вроде немного суше — обдувалась ветром. Вокруг точно так же ворочаются укладывающиеся отдыхать люди. Застегиваю спальник, царапая замерзшими руками неудобную молнию, обнимаю автомат и закрываю глаза… И снова открываю. Где я положил медрюкзак? Аааа, вот он, недалеко, сверху мешка с консервами. Все. Четыре часа сна. Будете убивать — не будите.

Интермедия 1

Тем для описания много. Нет, не так.

Писать — это что? Это буковки и слова. Любой текст, по сути. А мне хочется (не дофига ли я на себя беру с этим вот «мне хочется»?) давать — сопричастность. Как-то передать в грязноватый и потертый экранчик китайского смартфона то, что вдыхается полной грудью, иногда застывая холодным комком в гортани, а иногда — жаркой лавой растекаясь по всем жилкам, закуточкам, уголкам.

Это, знаете, это вот кажется очень обычным и дико странным одновременно — все, что происходит.

Не любить заходить на обочину. Не любить зеленку, ну или то, что от нее тут осталось. Не любить выходить на открытое пространство. Не забывать рацию. Смотреть больше по сторонам, а не на дорогу.

Чистить автомат. Щуриться от последнего осеннего солнца. Класть руку на мокрый капот и чувствовать, как холодная влага пробирается мелкими каплями через перчатку. Стряхивать грязь с ног, безуспешно, но старательно. Чистить автомат. Привычно набрасывать броник, уже почти смирившись с его тяжестью. Прятать еду от мышей. И документы. И провода. Черт, да всё прятать от мышей.

Верить в людей. Хотя бы в некоторых. Улыбаться каждое утро. Не раскисать и не хандрить. Стараться ничего не забыть. Всегда быть внимательным. Всегда быть осторожным. Нет, не так. Всегда хотеть быть осторожным.

Знать, зачем ты здесь. Знать, вбить в себя, заколотить тяжелой кувалдой и навсегда: «Все будет хорошо». Знать, почему именно все будет хорошо.

Любить жизнь. Ненавидеть смерть. Чистить автомат.

А иногда — писать.

День второй

Новый день начинается в половине третьего. Снилась какая-то жуткая херня, калейдоскоп картинок, черная мгла гналась за нами, всех захватила и убила. Сажусь в спальнике, мотаю головой — все так же темно, ни черта не изменилось, кто меня звал?

— Мааартііін, — сбоку появляется Ярик, становится на колено на мой спальник, чем еще больше топит его в грязь.

— Шо случилось? Все нормально?

— Мартін… Міняй пацанів. Холодно. Не можемо вже. Я ще нормально, а пацани вже доходять. Комендачі теж здулись. Скока зара? Давай хоч чоловіка чотири.

— Сейчас, погоди… Я понял. Жди.

Выползаю из спальника, опираюсь на автомат и тяжело встаю. Менять… Кем? Восемь человек на постах, четверо уже заступали на «охорону та оборону»… Еще два мехвода и два наводчика на бэхах, но их трогать нельзя, они при машинах по-любому. Броня должна быть готова в любую секунду.