Пекло

Посмотрел ему в глаза. Так и есть. В них всё ещё горит надежда. Сколько раз мы оставляли все разногласия за спиной и встречали опасность вместе? Плечом к плечу. Андрей имел все права требовать от меня этой поддержки. Слишком многое он когда-то сделал для меня. И понимание этого изнутри подтачивало уверенность в выборе правильного решения. Вот только я уже не имел никакого права так рисковать своими детьми и женой. Произнёс медленно, не повышая голоса. Он поймёт. Я надеюсь на это.

— Значит, в этот раз ты ошибся, Воронов! Я своё слово уже сказал! И это слово НЕТ!

На мгновение Граф закрыл глаза, смиряясь с поражением. Но когда открыл их в них царила всё та же решимость.

— Значит, я пойду в этот бой один, и я подниму наших без тебя, Макс. Я найду свою дочь… я знаю, что эта проклятая тварь Зарецкий в этом замешан.

— А я… я думаю Карину нужно искать в другом месте. Оставь пока политику, Андрей.

— Я отец… мне виднее, кто мог украсть моего ребенка!

— Я тоже отец. И я не хочу, чтобы моих детей сейчас закрутило в политической войне, Граф!

Глава 15. Андрей. Карина

Она вошла в комнату почти бесшумно. Если бы не щелчок дверной ручки, думаю, я бы даже не заметила её присутствия. Потому что эта женщина будто плыла по воздуху, а не шла. Неукоснительно соблюдала извечную тишину, которая, окутывала этот дом.

Мне не нужно поднимать голову и смотреть на неё, чтобы знать, что сейчас служанка Саида молча, без каких-либо слов или эмоций заберет завтрак, уже давно остывший и нетронутый, и оставит на тумбочке у кровати поднос с обедом. Наверняка, там что-то мясное, запах горячей варёной говядины нагло дразнит ноздри. Поднос с двумя тарелками, в одной из которых лежали какие-то кусочки теста, а в другой — пара кусков мяса, появился перед глазами. Служанка не ждёт от меня никакой реакции. Просто молча оставляет принесённое, поправляет маленький золотистый чайник, пододвигает к нему чашку и, забрав свою утреннюю доставку, так же безмолвно уплывает из комнаты. Словно у нас с ней игра какая-то, миссия, которую каждая из нас старается выполнить с максимальной сосредоточенностью и полностью придерживаясь правил этой самой игры. В ней служанке предполагалось тихо заходить в мою клетку четыре раза в день и так же тихо оставлять меня, естественно, плотно запирая дверь на ключ на ночь. Три раза она носила мне еду, а в четвертый — по вечерам, перед сном тащила и аккуратно складывала стопочкой на кровати полотенце и нижнее белье в комплекте с тонким шёлковым халатом. Каждый раз — новое, обязательно белого цвета. По крайней мере, из нас двоих только она знала, ради чего продолжается эта игра. Она за участие в ней получала зарплату. Я же…я понятия не имела, во имя чего продолжаю игнорировать подносы с едой, почему уже даже не вызывает желания попросить о помощи или хотя бы перекинуться парой слов с единственной душой, которая периодически навещала меня. Сама я не выходила из комнаты. Зачем? Мне просто не хотелось. Ничего. Абсолютно ничего. Только чтобы меня не трогали. Никто. Словами, взглядами или же, как он…своими грязными руками. Да, он тоже приходил. Каждую ночь после нашей свадьбы. Но он ведь ублюдок без души, поэтому его не стоит брать в расчёт.

И, как всегда, при мысли об этом мужчине пальцы начинаю дрожать. И мне приходится сильно-сильно сжимать их, чтобы унять эту боль, возвращающуюся вместе с воспоминаниями, другой, физической.

«В ту ночь он ушёл быстро. Оставив меня всхлипывать на этой же самой проклятой кровати. Просто резко встал с меня и, посмотрев долгим тягучим, каким-то тяжёлым, взглядом, прорычал низким голосом:

— А что ещё я ожидал от русской шлюхи?!

И ухмылка на губах. Страшная такая, что я невольно съёжилась, мечтая просто пропасть. Просто исчезнуть прямо на его глазах. И чтобы никогда и никто не нашёл.

Сжиматься от этой ненависти в глазах, лихорадочно думая, думая, думая…чего этот мужчина хотел от меня? Чего ждал? Приволок меня чёрт знает куда, запер, держал как пленницу, заставил выйти за него и изнасиловал…что ещё он от меня ждал?!

Я хотела, я очень старалась прокричать ему это в ответ, но проклятые слова будто застряли в горле, потонули в очередном всхлипе, а он и не стал ждать их. Просто привел в порядок свою одежду и вышел, заперев меня.

Он вернулся следующей ночью. Чтобы снова опрокинуть меня на кровать, не обращая внимания на сопротивление…хотя, каждое утро следующего дня я ненавидела себя ещё больше за то, что сопротивлялась недостаточно, раз он всё-таки получал своё. Он не бил, он не привязывал. Просто он был сильнее каждый раз. Молча. Грубо. Быстро. Удерживал за шею и брал сзади, словно его раздражало мое лицо, словно ему было противно смотреть в него. Никаких слов. Иногда — короткие рыки и тяжёлое дыхание, раздававшееся за моей спиной. Иногда — короткое «дрянь» или хлёсткое «шлюха Воронова»…и я не знаю, какое из двух последних слов раздражало его больше. Но, пока он произносил их, его пальцы словно наполнялись нестерпимой ненавистью, сжимая сильнее шею.»