Пелагий Британец

Но вы, проводящая дни и ночи в ожидании второго пришествия Христа, ищущая чистой душой слияния с Богом, ждущая дня конца мира как дня обещанной награды, — вы будете в тот день переполнены не страхом, но радостью. Вы возлетите вместе с другими девственницами, чтобы встретить своего небесного жениха, и скажете словами «Песни песней»: «Нашла я того, которого любит душа моя» (3:4). И с этим женихом вы будете навеки неразлучны в бессмертии».

Два дня я провел в скриптории в римском доме Фалтонии Пробы, переписывая длинное послание Пелагия. Будто живой голос учителя звучал в моих ушах, и каждое слово загоралось в душе, как лампадка. На третий день я побежал разыскивать Деметру. Мне казалось, что царство наших общих воспоминаний расширилось теперь вдвое, втрое, что мы сможем теперь раскрыть друг другу новые дверки в душе, которые до сих пор — от смущения, от опаски — держали закрытыми.

Я нашел ее в садике позади дома.

— Никто, — сказал я ей, — никто и никогда еще не делал мне такого бесценного подарка. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь отблагодарить вас достойно.

Она покраснела и улыбнулась, но не удержалась от того, чтобы поддразнить меня.

— Никто. Никто и никогда еще не совершал так мало усилий, чтобы поднести бесценный дар. Пять лет назад я была слишком молода, чтобы оценить послание Пелагия. Но все же догадалась сохранить его. Хотя многие признанные церковные авторитеты уговаривали меня сжечь его, а хранить только послание от епископа Августина.

— Вы — как одна из мудрых дев в Евангелии: просто держали свой светильник полным масла.

— О, да… Однако я всегда немного жалела мудрых дев. Пусть их впустили на брачный пир, а неразумные остались за дверью. Но хватит ли на всех мудрых одного жениха?

— Вы помните то место, где Пелагий говорит о разнице между запрещенными деяниями и дозволенными? И дальше — об обещанной награде?..

— Увы, нет. Как я уже сказала, мне было тогда всего тринадцать лет. Я испытывала лишь огромное облегчение от того, что расстроилось ужасное сватовство, что мне не грозит участь стать невесткой Гераклиана. Я собиралась перечитать послание, но все что-то мешало. А теперь пелагианство объявлено ересью, и мне трудно нарушить постановление церкви. Что я скажу на исповеди священнику?

Волна холодного воздуха качнула апельсиновые деревца и прошла между нами. Деметра вглядывалась в меня просительно, испытующе, чуть виновато.

— Я тревожусь за вас. Уже на второй день после вашего приезда сюда, в Рим, какой-то человек на улице пытался расспрашивать Фрискию о наших гостях. Эти вездесущие куриози шныряют нынче повсюду. Вы навещали в Остии бывшую невесту Пелагия. Не могли они взять вас там на заметку?.. Фриския, конечно, сказала, что вы просто дальний родственник, приехавший искать протекции в столице… Но рано или поздно они дознаются. И тогда даже могущество Аникиев будет бессильно защитить вас…

Мы оба оставались на своих местах, но мне казалось, что расстояние между нами увеличивается с каждым ее словом. Приоткрывшиеся дверки души закрывались одна за другой на замочки страха. Я вдруг представил себе, как должен чувствовать себя прокаженный. Он движется среди людей, отодвигая их от себя плотным облаком опасности. И приближаться ему дозволено только к таким же зараженным, как он сам.

Я понял, что мне не суждено пробыть долго в доме Фалтонии Пробы.

НИКОМЕД ФИВАНСКИЙ О СВАДЬБЕ ГАЛЛЫ ПЛАСИДИИ

Когда короли и генералы ведут переговоры и затем торжественно ставят свою подпись на пергаменте или прижимают именным перстнем расплавленный сургуч, им следовало бы честно делать одну добавку к любому договору: «Клянусь выполнить все, указанное в этом документе, но, конечно, лишь в том случае, если у меня не будет возможности переписать все это мечом с большей выгодой для себя».

Именно так и произошло в очередной раз с договором, подписанным между визиготами и римлянами в Тисинуме. После того как визиготы выполнили свою часть и очистили Галлию от власти узурпаторов, они начали обосновываться в Аквитании и Нарбонне на правах федеративных союзников Западной империи. Свою резиденцию Атаулф устроил в Нарбонне. Бордо и Тулуза открыли визиготам ворота и приняли их вполне дружески. Город Ним устроил в своем знаменитом амфитеатре бои с дикими зверями в их честь.

Но Марсель отказался впустить пришельцев.