Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма

ПГВ. Господи, счастлив уже сорок семь лет! Представляете?!

АГ. Доход от ваших книг постоянный?

ПГВ. Почему-то получаю ужасно много денег из Швеции. Сам не знаю почему… Нет, кажется, ни одного языка на свете, на который бы я не переводился. На русский разве что? Мне шлют мои книги на бирманском, корейском, японском – не понимаю, о чем там. А ведь написал эти книги я. Это просто поразительно. Не могу себе представить, что́ все они думают, когда меня читают. Значит, любят читать. А я – писать. Не знаю, что б я делал, если б не писал…

Глава двадцать третья. Сэр Пэлем

1

Мы тоже не знаем – ведь писал Вудхаус до последних дней. И даже в самый последний… Глубокий старик, он не представлял себе жизни без работы, в мае 1974 года, меньше, чем за год до смерти, писал Тому Шарпу:

«В деньгах у меня недостатка нет, но как же скучно жить, когда не пишешь!»

Любопытно, что без малого полвека назад Вудхаус говорил, в сущности, то же самое. Напомню:

«Пока работаю, мне неплохо, но когда один рассказ окончен, а за второй еще не принимался, – настроение у меня гнусное».

Только за последние два-три года из-под его пера выходят несколько больших романов: «Анонимные холостяки», «Тетушки – это вам не джентльмены», а также «Женщины, жемчуг и Монти Бодкин» (1972), в котором действует наш старый знакомец, бывший секретарь лорда Эмсворта, сотрудник уголовного розыска, а теперь помощник режиссера в кинокомпании «Суперба-Льюэллин» («MGM») в Льюэллин-Сити (Лос-Анджелес) Монти Бодкин. А спустя два года после смерти – один из лучших «бландингских» романов – «Закат в Бландингсе» (1977).

Меж тем, «закат в Ремсенберге» с конца шестидесятых годов дает себя знать всё ощутимее. Тому же Шарпу:

«Сижу в своем старом кресле, размышляю, придумываю сценку-другую, но дальше этого дело не идет…»

Раньше, прежде чем браться за перо, Вудхаус долго и тщательно – как правило, во время долгих прогулок – продумывал план будущей книги. Теперь же, когда силы на исходе, на проработку планов времени нет.

«Теперь у меня другая тактика, – пишет он в начале семидесятых своему редактору в лондонском издательстве «Барри и Дженкинс» Кристоферу Маклихозу. – Что́ будет происходить в моей книге, я знаю только до девяностой страницы; поэтому сажусь и пишу первые главы, а о том, что будет дальше, не задумываюсь».

Пишет гораздо медленнее, чем раньше. И немного «халтурит»: случается, переносит, почти ничего не меняя, в новый роман кое-какие сцены и диалоги из старых, давно увидевших свет. «Никто же всё равно их не помнит», – говорит он в свое оправдание управляющему директору «Дженкинса», своему давнему, еще с двадцатых годов, приятелю Джону Гримсдику.

Некогда могучий организм начинает сдавать: пошаливает сердце, на которое раньше Плам никогда не жаловался, говорил, что не знает, справа оно у него или слева, как у всех. Нередко случаются, как в конце сороковых, вскоре после приезда Вудхаусов в Америку, сильные головокружения – поэтому теперь писатель ходит с палкой.

«С головой у меня всё в порядке, – пишет он Гримсдику, – но вот без палки выходить на улицу не решаюсь».

Больше же всего мучает артрит на обеих руках – и больно, и, главное, мешает работать.

«Мне стало ужасно трудно писать от руки, да и печатать на машинке тоже, – жалуется он Болтону. – Напечатаю пару страниц с нечеловеческими усилиями, а потом приходится прерваться на день-другой».

Через день-другой, однако, безделье переносить больше не в состоянии и, превозмогая боль в негнущихся пальцах, вновь садится за машинку.