ГЛАВА XXII
Дня через два после этой загадочной встречи я сидел Утром один в своей гостиной, когда мой слуга Бедо доложил, что меня желает видеть дама.
Эта дама оказалась красивой, видной особой, одетой в точности по картинке из Magasin des Modes.[285]
Она уселась, откинула вуаль и, с минуту помолчав, спросила, доволен ли я комнатами, которые занимаю.— Очень доволен, — ответил я, несколько озадаченный ее вопросом.
— Может быть, вам желательны какие-нибудь изменения? — продолжала дама.
— Нет, mille remerciments![286]
—ответил я. — Очень любезно с вашей стороны, что вы так заботитесь о моих удобствах. У— Эти портьеры можно бы драпировать поизящнее, софу заменить более элегантной, — продолжала новоявленная надзирательница.
— Уверяю вас, — ответил я, — мне весьма лестно, слишком даже лестно ваше внимание. Может быть, вы вообще хотели бы занять мои комнаты; если это так — скажите по крайней мере прямо, не стесняясь.
— О нет, — ответила дама, — я ничего не имею против того, чтобы вы оставались здесь.
— Вы слишком добры, — сказал я, отвешивая глубокий поклон.
Наступило молчание. Я воспользовался им и задал вопрос, вертевшийся у меня на языке:
— Я полагал, сударыня, что имею честь говорить с… с…
— Хозяйкой этой гостиницы, — спокойно докончила за меня дама. — Я зашла только узнать, как вы себя чувствуете; надеюсь, вам здесь удобно жить?
«Довольно поздно спохватилась — ведь я уже полтора месяца живу здесь», — подумал я, мысленно припоминая все то, что мне с разных сторон говорили о склонности моей нежданной гостьи к любовным похождениям. Однако, поняв всю безвыходность моего положения, я с кротостью, достойной великомученика, покорился судьбе, которую предвидел. Я встал, придвинул ее кресло поближе к моему, взял ее за руку (очень жесткую, очень худую руку) — и нежнейшим пожатием выразил ей свою благодарность.
— Я много имела дела с англичанами, — сказала дама, переходя на мой родной язык.
— Ах! — воскликнул я, снова пожимая ей руку.
— Вы очень хорошенький мальчик! — продолжала она.
— Совершенно верно, — ответил я.
В эту минуту вошел Бед о; он шепнул мне, что в прихожей дожидается мадам д'Анвиль.
— Великий боже, — воскликнул я, зная ее ревнивую натуру, — что делать! Сударыня, вы премного меня обяжете… — С этими словами я открыл дверь в примыкавший к гостиной узенький коридор и втолкнул туда злосчастную хозяйку, — отсюда вы сможете незаметно ускользнуть — всех благ… — Едва я запер дверь и положил ключ в карман, как в гостиную вошла мадам д'Анвиль.
— Уж не отдали ли вы вашим слугам приказ всегда заставлять меня дожидаться в передней? — надменно спросила она. s
— Далеко не всегда, — ответил я, пытаясь ее смягчить, но все мои старания были тщетны; она ревновала меня к герцогине Перпиньянской и была рада любому случаю выказать свое недовольство. А я принадлежу к числу тех мужчин, которые способны снести дурное расположение духа женщины, но неспособны его простить; иначе говоря — в тот момент, когда она изливает свою досаду, это не производит на меня впечатления; но у меня остается ноющее воспоминание о чем-то весьма неприятном, и я даю себе слово никогда больше не испытать этого ощущения. Мадам д'Анвиль заехала ко мне по дороге в Люксембургский сад, и единственным средством успокоить ее было предложить сопровождать ее на прогулке. Итак, мы сошли вниз и поехали в сад. Перед уходом я дал Бедо множество мелких поручений и сказал, что, выполнив их, он может не являться домой до самого вечера. Не прошло и часу, как дурное расположение духа мадам д'Анвиль дало мне повод самому прикинуться раздраженным. Она успела смертельно мне надоесть, я жаждал освобождения — поэтому я ударился в пафос, сетовал на ее дурной характер, на ее неспособность беззаветно любить, говорил захлебываясь, не давал ей ответить, — и, оставив ее в Люксембургском саду, поспешил к Галиньяни,[287]
чувствуя себя как человек, только что скинувший смирительную рубашку.А теперь, любезный читатель, оставь меня на несколько минут в читальном зале Галиньяни и вернись к хозяйке, которую я так бесцеремонно выставил из своей гостиной.