Пеленг 307

Я нашел его в комнате.

— Не огорчайтесь, батя. Не калымить же я собираюсь, — сказал я.

— А когда возвращаться будешь — с собой возьмешь или как? Или ты не собираешься назад?

При этих словах сердце у меня болезненно сжалось. Я ничего еще не знал.

— У меня большой отпуск, батя, — хмуро ответил я. — Вы напрасно беспокоитесь...

— Эх, Сеня, — с горьким вздохом протянул отец. — Сила в тебе — наружу ломится. Помог бы людям — машин не хватает. Вернее сказать, машины-то есть, да нема шоферов. Стыдно Федору в глаза смотреть...

— Батя, я ведь в отпуске! Имеет право человек быть в отпуске? Я три года по земле не ходил, батя...

2

В этом городке раздобыть запасные части оказалось вовсе не простым делом. Куда ни придешь — везде только разводят руками, а один завгар сказал мне:

— Иди ты, парень... Есть у меня. Есть все, что ты просишь. И даже не в подотчете. Только газуй отсюда. Уборочная на носу. Понял? Газуй, газуй...

Дома, осмотрев «москвич» в последний раз и мысленно попросив прощения за изношенные подшипники ступиц и хлябающие крылья, я сел за руль и покатил к воротам. Распугивая стада гусей и поросят, мой автомобиль медленно ковылял по ухабистой дорожке, сжатой с обеих сторон дощатыми сараями. Мальчишки, ликуя больше меня, до самого шоссе бежали следом.

Автомобиль был точным. За два часа фырканья, дребезжанья и шороха он подкатывал меня к шестидесятому километру. Я ставил его в придорожные кусты и уходил в степь. Она уже начинала желтеть. Мятлик отяжелел, стебли полыни заматерели, трава в какой-то истоме, словно исходя нежностью и грустью, никла к прогретой почве и удовлетворенно шептала что-то. Здесь я оставался на целый день. И мне совсем не было скучно. Я удивлялся, как мог жить раньше, не умея по шороху отличить осоку от камыша, не умея распознавать голоса птиц. Сейчас мне казалось, что и человека не может полюбить и понять тот, кто этого не умеет.

Возвращаясь к машине, я еще издали видел ее порыжевшую крышу и верхние кромки стекол, поблескивавшие в море багряного света. Словно автомобиль, приподнимаясь на цыпочки, высматривал меня в степи. Нам хорошо было вдвоем. И когда в отдалении степь пересекали люди, мы оба настораживались.

Чаще всего проходили женщины. Их пестрые косынки долго плыли по-над степью, голоса слышались далеко. Наверно, они ходили на станцию, в вагон-лавку, где иногда можно купить приличные туфли и отрез веселого штапеля. Женщины думали, что они одни, и громко переговаривались, смеялись, что-то рассказывая друг другу. Они снимали кофточки и блузки — им некого было стесняться. Загорелые плечи матово поблескивали на солнце. Потом косынки растворялись в горячем мареве. Женщины уходили.

Я возвращался к шоссе. Похлопывал автомобиль по крылу и забирался в кабину. Наступали сумерки — прозрачные и легкие, такие, какие обыкновенно предшествуют летней безлунной ночи. Бледное пятно фары покачивалось перед капотом. Я вел машину медленно и думал, что в моей власти остановить время или хотя бы замедлить его. И совсем забывал, что степь с каждым днем все более тяжелеет.

3

Мы познакомились в конце июня. Я лежал под машиной во дворе и пытался установить причину стука, появившегося накануне. Горячее масло капало мне на подбородок и на губы. Я был уверен, что стучит глушитель — он болтался. Головка накидного ключа «четырнадцать на двенадцать» осталась в сумке на капоте. Это целая мука — вылезать из-под низкого «москвича». Ругая себя за непредусмотрительность, я повернулся на бок, собираясь выползти, и увидел в просвете между передними колесами голые мальчишечьи ноги — стройные, загорелые и в царапинах.

— Старина, — сказал я, — ты не смог бы подать мне ключ?

— Могу, — отозвался мальчишечий голос. — Тут их много.

— Белый. Он там один такой. Похож на трубочку. Тяжелая трубочка с квадратной дыркой внутри.

Мальчик зазвякал ключами, осторожно перебирая их.

— Этот? — спросил он, и в просвете показалась его сосредоточенная физиономия. Маленькая рука протянула мне ключ. Я потянулся, подставил ладонь. Тяжелая головка перекатилась мне в горсть.

— Он самый! Спасибо, старина!

— Не стоит, — сдержанно ответил мальчик. Он сидел на корточках и, пыхтя, заглядывал ко мне под машину до тех пор, пока я, весь измазанный автолом, но довольный, не выбрался оттуда. Мальчик тоже распрямился. Вытирая руки и лицо ветошью, я украдкой разглядывал его. Он был совсем маленьким. Его светлая, коротко стриженная маковка едва доходила мне до пояса. На нем были полотняные короткие штанишки с лямками, голубая майка и сандалии, разношенные до того, что казались почти круглыми. Это придавало ему смешной медвежоночий вид. Он смотрел на меня снизу, серьезно и внимательно, плотно сжав губы; откровенно курносый нос вздрагивал, словно мальчишка принюхивался.

— Попробуем? — кивнул я в сторону машины. — Хочешь?