Пеленг 307

«Коршун» вернулся, мягко стукнулся бортом о «Фризу». По палубе застучали матросские сапоги.

На рассвете «Коршун» ушел в рейс.

3

Семен окончательно опомнился через день, когда к нему в общежитие пришел врач.

— Гамберг. Доктор, — отрекомендовался он, сняв шапку и склонив в коротком поклоне голову.

Доктор разделся. Он оказался пожилым, щуплым и... по-юношески стройным. На нем не было халата, и от него не пахло лекарствами. Седые, редкие волосы, зачесанные назад, маленькое лицо с крупным носом и гладкими щеками, тонкие, нервные и стариковски сухие пальцы, одежда, очки в серебряной оправе — все было идеально чистым, доктор казался стерильным.

Он протянул Семёну руку и еще раз назвал себя.

Его, видно, осведомили о происшедшем на «Коршуне» случае. Выслушивая и выстукивая Семена, он исподволь уточнял детали, задавая порою совсем, казалось, не относящиеся к делу вопросы. Семен краснел, отвечал сквозь зубы и ворочался медведем, подставляя доктору то спину, то грудь.

Закончив осмотр, доктор задержал свою детскую ладошку на груди Семена, отодвинулся, разглядывая его еще раз издали, и сказал:

— Всегда хотел быть сильным и большим, как вы, голубчик...

Он выписал рецепты, объяснил, как следует принимать лекарства, и неожиданно предложил:

— Знаете что? Проводите меня. Погода великолепная — снежок падает. Вам полезен свежий воздух.

Семену было неловко, на вопросы доктора он отвечал односложно, а когда нужно было пересечь скользкую дорогу или спускаться по ступенькам с горы, не знал, поддержать ему доктора или нет.

— Ну, вот... Я почти у цели, — сказал доктор. — Мы прекрасно погуляли. Спасибо вам, голубчик...

Но затем, тронув Семена за рукав, серьезно сказал:

— Часто это проходит, не оставляя следа. Но бывает и так: человек навсегда сходит на берег. Поверьте, я старый корабельный врач, видел такие случаи не раз. Пытался докопаться до причин... Знаете что, голубчик, попробуйте начать сначала, с первого шага. Разумеется, основа — нервное заболевание. Сильное потрясение, если хотите. Но дело, видно, не только в этом. Вот те четверо в океане не сошли ведь с ума и не потерялись. А нагрузочка у них была куда посерьезнее... Или Гагарин. Летал! И не знал, сядет ли... Значит, нервы — результат не только пережитой опасности и страха. Ваше лекарство — люди. Люди, люди и люди.

— Может, вы и правы. — Семен потупился.

— Конечно, прав, — ответил доктор. — Возможно, я навещу вас...

Семен возвращался, думая о словах доктора.

Целую неделю потом он валялся на кровати, обрастал щетиной и беспощадно курил. Окурки валялись везде, даже на одеяле. И Федосов, пятидесятилетний слесарь с «Фризы», располагаясь на тумбочке ужинать, сдвигал их рукавом...

В конце недели, кажется, в половине десятого утра, рассыльная принесла синий пакет. Семен нерешительно помял его и распечатал. Начальник отдела кадров и секретарь парткома сообщали, что с «Коршуна» по радио интересовались его здоровьем. Они просили Семена зайти в Управление флота в четырнадцать часов.

Семен отложил письмо.

В Управление он не пошел.

Когда Федосов уходил на работу, Семен давал ему денег. И ел то, что он приносил вечером, — колбасу, консервы и ноздреватый хлеб, пахнущий керосином: Федосов никогда не покупал целой буханки, он брал столько, сколько входило в карман его рабочей телогрейки. Иногда из другого кармана он вынимал поллитровку.

Перед тем как заснуть, Федосов вздыхал, ворочался, в кальсонах подходил к окошку и подолгу смотрел на ночной Петропавловск.

— Ты чего, Федосов? — как-то спросил его Семен.

Тот неожиданно разговорился и до утра рассказывал о своей рязанской деревне, о жене, которая отлично варила лапшу на курином бульоне с яйцами; вспоминал свою кузню и соседа — какого-то Кондратенко, с которым не доругался до конца перед отъездом на Камчатку.

Однажды он пришел веселый, взбудораженный и, не раздеваясь, принялся укладывать вещи.

— Уезжаю, — радостно объявил он. — На родину. Нынче уволился и расчет получил.

— Как?

Федосов разогнулся, держа в руках штаны, которые складывал, и сказал:

— На родину... Ну их, всех денег не огребешь. А посевная вот-вот начнется, земля тянет.

От удивления Семен сел на кровати.

— Ты не видал пиджачка моего? Тут он, на гвоздике висел... — продолжал собираться Федосов. — Самолет в два часа завтра уходит. Все равно теперь лететь — там и переночую. Спокойнее...

Семену было жутко оставаться одному на целую ночь в этой комнате, похожей на зал ожидания.

Окрыленный внезапным решением, слесарь даже забыл попрощаться. Хлопнула дверь. Семен остался один.

Он выдержал немного — два дня.