Пелевин и поколение пустоты

Инструктаж и обучение вызывают у Ромы вопросы о наличии в мире высшей духовной силы и выдержаны в привычном для Пелевина жанре диалога: вопрос – ответ. По стандартной схеме учитель – ученик. Некий молодой человек попадает в непривычное для него окружение и узнает удивительные вещи о мироустройстве, в котором читается пародия на современную Россию. Это какая книга? «Чапаев»? «Generation “П”»? «Вампир»? Очевидно, что все три.

При этом из всех пелевинских вещей «Empire “V”» более других подпадает под определение романа воспитания. В чем кроется его очевидная слабость.

Он излишне дидактичен и вызывает минимум сопереживаний юному герою. Вампиризм всегда служил метафорой запретной страсти, любви длиною в вечность, но как раз страсть тут и не ночевала. «Empire “V”» – холодный конструкт, блок-схема, заполненная натужными шутками над российской политической системой и литературной ситуацией. То есть про гламур и про дискурс.

Лучшее, что осело в народной памяти после этой книги, – «Кто не хочет работать клоуном у пидарасов, будет работать пидарасом у клоунов». По-пелевински афористично. Стоило ли городить роман ради одной меткой фразы?

Нелюбовное настроение

В знаменитом спагетти-вестерне «Хороший, плохой, злой» не нашлось места для женщин. Если существа без игрек-хромосом и появляются на экране, то лишь для того, чтобы сказать полторы фразы и исчезнуть навсегда. Мужчины здесь разбираются с мужчинами, драматическое напряжение разливается между однополыми особями с кольтами.

На противоположном полюсе французские романы, любовная лирика и вообще практически вся остальная литература и прочие повествовательные искусства. Дистиллят Голливуда, который зиждется на волшебной сказке и вечном сюжете boy meets girl. Мир без женщин, без любовной интриги, без переживаний по вопросам пола – редкость даже на бумаге.

Как известно (от Пастернака), всякое искусство имеет дело со смертью и тем самым утверждает жизнь. Древнегреческий философ Платон считал, что любовь и есть лучший способ борьбы – хоть со смертью, хоть с ее страхом. Кино или книжка, лишенные красивой женщины и борьбы за ее внимание, изначально отказываются от мощнейших инструментов воздействия и вынуждены брать зрителя-читателя чем-то другим.

Пелевин и берет другим.

Его героев сильнее всего интересуют иные вопросы: мироустройства, масштабных заговоров, тайных орденов и наркотических практик. Из этого правила есть лишь одно исключение: преступная межвидовая любовь лисы А Хули с оборотнем в погонах. Но тут писатель поставил себе и, главное, решил непростую задачу повествования от первого немужского лица.

А вот происходящее между юными вампирами в «Empire “V”» не тянет на полноценный роман, как и не тянет на полноценный роман сам «Empire “V”».

Унылый и обыденный акт любви, совершаемый не по взаимному влечению, а по привычке (у людей так оно чаще всего и бывает), всегда напоминал мне наши выборы. После долгого вранья пропихнуть единственного реального кандидата в равнодушную к любым вбросам щель, а потом уверять себя, что это и было то самое, по поводу чего сходит с ума весь свободный мир.

Empire «V» (2006)

Подход к вопросу прагматичный, неэротоманский, усталый. Без задора.

Так и отношения банкира Степана с англичанкой Мюс из «Чисел» – сильно побочная линия сюжета про перерождение нумеролога, где главная любовная линия вызывающе гомосексуальна. Мюс поначалу увлекает своей инакостью бизнесмена, привыкшего к сексуально-финансовым обменам, но вынуждена уступить место гораздо более притягательному персонажу – лунному брату солнечного героя.

Если задаться целью найти у Пелевина ту самую тургеневско-бунинскую любовь со спертым в зобу дыханием, то на помощь придет «Чапаев и Пустота». Но и тут такое понятное влечение молодого поэта к роковой Анке оттеняется его тягой к старшему товарищу, красному командиру-усачу.

Спроси Петра Пустоту, как бы он хотел провести идеальный вечер: с Анкой в ресторане под фикусом или с Василием Ивановичем за разговорами об объективизации субъективного под самогон с луком, – ответ никого бы не удивил. Любовь к высшему знанию важнее. Что для героя, что для писателя.

Любой актер все равно играет самого себя. Роли нежных и ласковых плохо удавались даже старику Де Ниро: не тот темперамент. Писатель пишет про себя. «Мадам Бовари – это я», – говорил Флобер. Потому что а кто же еще?

У кого-то корпус текстов биографичен показательно, у кого-то нет, но вложить свои мысли и настроения в голову героя не избитый ход, а суровая производственная необходимость. Другие-то где взять?