Пелевин и поколение пустоты

Также в романе фигурирует Митенька Бершадский, писатель, отвечающий за эротику, ненавистный Пелевину гламур и непротивление злу насилием. Это прозрачная контаминация сразу двух людей: Дмитрия Ольшанского и Леонида Бершидского.

Издатель и журналист Бершидский отмечал в своем блоге, что никогда не писал коммерческой прозы на заказ (много позже, в 2011 году, он выпустит в свет дебютный роман «Рембрандт должен умереть») и узнал себя только по минимально измененной фамилии и сумме в 800 долларов, которую сайт «Сноб» (выведенный в «t» как «Сцуко» с узнаваемым логотипом в виде оборотной С) предлагал ему некогда за колонку. От журналиста Ольшанского в образе Митеньки – прошлое политтехнолога и склонность к срыванию покровов.

Другой герой – участник писательского коллектива Гоша Пиворылов – отсылает к Павлу Пепперштейну (настоящая фамилия которого Пивоваров), автору «Мифогенной любви каст» и описателю измененных состояний. «Пиворылов после косячка вам все что хочешь отрубит, ему не жалко, – читаем у Пелевина. – А вот Митенька вам ничего рубить не станет, поскольку сам на бабки попадет».

Появляется и некий автор, ответственный за всякую философию. Можно считать, что в духе мастеров Возрождения, любивших тиснуть маленький автопортрет в углу крупного жанрового полотна, Пелевин изобразил таким образом в «t» самого себя – главного «дежурного по метафизике» современной русской литературы.

При всем при этом «t» – рыхлая пародия на авантюрный роман, изъеденная каламбурами, и никак не относится к числу писательских удач. Книга, вышедшая в 2009-м, – последняя вещь Пелевина перед победным возвращением с «Ананасной водой» (2010). Но роман интересен не этим.

Если взглянуть шире, то станет очевидно, что «t» – роман о писательском статусе. Вопросе, который не может не занимать самого Пелевина. От русского XIX века с его войнами, бюрократией, запоздалым запуском капитализма, мерзостным плюмбумом жизни и зачастую бессмысленным характером смерти осталась великая литература. У нас эпоха тоже так себе. Вопрос: что же останется от нас?

Писатель Нина Берберова в 1959-м назвала Набокова оправданием целого поколения. Имелось в виду поколение русской, в первую очередь литературной эмиграции. Искупителем. Одного такого хватит на всех. Пелевина хватит?

В хрестоматийном телефонном разговоре, перед тем как отправить Мандельштама по этапу на верную смерть, Сталин интересовался у Пастернака: «Он мастер?»

Здесь ставки ниже, а планка выше.

Вопрос звучит иначе: он главный?

По идее, Пелевин, при всех его медитациях и ритритах, не может не задавать себе этот вопрос.

Простота

Однажды на приеме встретились Чарли Чаплин и Альберт Эйнштейн.

«Вы великий человек, – сказал Эйнштейн своему визави, – ваши фильмы понимают все в мире». – «Это вы великий человек, – естественно, ответил Чаплин, иначе анекдот не сложился бы, – вашу теорию относительности не понимает никто».

Чаплин и Эйнштейн – два полюса сверхуспешности, две радикальные стратегии. Таких немного. Все деятели искусств в широком смысле слова располагаются где-то между, калибруя кто как может свою элитарность и доступность.

Про сложность Пелевина напечатаны диссертации и набиты километры интернет-комментариев. Литературу нового и новейшего времени непросто описать без такого термина, как палимпсест, означающего текст, написанный поверх другого, соскобленного с пергамента. Скоблили неаккуратно, и предыдущие культурные слои иногда проступали в более свежих письменах.

Позже палимпсест стал писательской стратегией. Как мы знаем из «Фрагментов речи влюбленного» Ролана Барта, невозможно просто сказать «я тебя люблю», не процитировав тысячу источников от античности до Голливуда. Предыдущие надписи обязательно проступят.

У Пелевина проступают Кастанеда, «Книга перемен», Борхес и менее считываемый, но не менее нарочитый Набоков.

При этом отличительная особенность писателя Пелевина – литературная простота, грубость, возможно, тщательно выверенная, но скорее всего имманентная небрежность. Пелевин – сомнительный стилист, не желающий озаботиться отделкой своих произведений.

Где у ирландца пародия, у русского всерьез

В рассказе «Бубен верхнего мира» (1991) написано: «Войдя в тамбур, милиционер мельком взглянул на Таню и Машу, перевел взгляд в угол и удивленно уставился на сидящую там женщину». Правильно было бы написать «сидевшую», и такая правильность даже не сильно бы резала слух простого читателя, но Пелевину удобнее было написать именно так.

В другом месте встречается самая частотная ошибка говорящих по-русски – употребление «одеть» вместо «надеть». Можно сказать: литературный редактор недосмотрел (страшно представить, сколько корявостей и безграмотности въедливый читатель обнаружит в настоящем исследовании). Но, помня, как тщательно писатель выверяет свои рукописи, предположим, что языковой перфекционизм просто не входит в число пелевинских приоритетов.