Пена

– Нет. Время вспять не течет, увы. По крайней мере в нашей Вселенной данного феномена не замечено.

– Хорошо, пусть назад не течет. А наоборот можно?

– Что наоборот?

– Ну… время наоборот: у нас быстро, у них медленно.

– В принципе – да, можно. Кардинальных изменений не потребует, разве что помозговать над эффективным теплоотводом… энергия ведь будет выделяться, в отличие от нашего случая. Но о конкретной реализации речи не идет: зачем? Вот на кой оно, «время наоборот», Кать? Проще взять и застрелиться – с тем же эффектом.

Помолчали. Мозги у Кати натужно вращались, переваривая сказанное.

– И долго мы будем лететь?

– По плану десять дней, не считая взлета и посадки.

– Ох, Федь, голова кругом… чего-то меня тошнит.

– Заниматься надо было на тренажерах, а не дурака валять.

– Меня от твоих тренажеров тоже тошнило.

– Ну извини. Разгонимся – снимешь скафандр, станет легче. Терпи.

– Не могу я терпеть, у-у…

Послышались характерные звуки, возникающие при рвотном спазме. Всхлипы, стоны, возня… он ярко представил, что творится сейчас в ее скафандре. Помимо воли накрыло волной отвращения. Он отключил звук.

Разгон показался мучительно долгим. Но и с выходом «на орбиту», когда сняли скафандры, легче не стало: добавился запах. Пространство пропитала вонь.

Катерину продолжало мутить, выворачивать наизнанку. Девчонка совсем не могла есть – организм еду отторгал. Но она старалась держаться. Переключаться.

– Звездолет как матрешка… зачем столько оболочек, Федь? Нельзя было, что ли, сделать одну толстую? Места было бы больше! – спросила в один из редких моментов, когда тошнота отступила.

– Дело не в толщине, а в числе вложений, чем их больше, тем глубже экранировка. Магнитное же поле сильнейшее. Десять по сантиметру в миллион раз защищают лучше, чем один по десять. И масса аппарата соответственно меньше. И воздух между оболочками можно закачать для последующего использования, полноценной регенерации пока нет. Понятно? – ответил Федя сверхподробно. О чем угодно – лишь бы отвлечь любимую. Любимую? Нынешняя Катерина на любимую не тянула…

Она кивнула. Главное – не злить мужа. Десять – значит, будет терпеть десять. И жаться в одном маленьком. Хотя в большом ей было бы легче… клаустрофобия?

Федя видел, что ничего ей не понятно. Ну не дано. К тому же болезненная. И непрактичная – воду тратила напропалую, пытаясь отмыться… Бедный его звездолет! Насквозь пропитался ужасным запахом, системы регенерации не справлялись.

Он терпел сколько мог – целых семь дней. С каждым днем ситуация ухудшалась, Катька валялась вся зеленая, задыхалась, сознание стало меркнуть, бредила в полузабытьи.

Полет придется прервать. Иначе к цели прибудет труп. Два трупа. Он тоже на издыхании. Не ожидал от себя, что настолько брезглив – видимо, полет обострил восприятие.

Федя запаковал себя и Катю в скафандры и выжал красный рычаг аварийной остановки.

2120 год, ноябрь

Первое, что увидела, очнувшись, Катерина – это белый потолок. Она в больнице?

Распахнулась дверь, и в палату стремительно вошла женщина в белом халате.

– Приветствую вас, посланница из прошлого! – торжественно провозгласила.

– И вам здравствуйте!

Оперативно реагируют – больной только в себя пришел, а персонал уже тут как тут. Показания с датчиков, облепляющих тело, выводятся, наверное, им прямо в уши… или на пульт в виде брошки, – Катя глаз не могла отвести от лазурной стрекозы, поблескивающей на груди врачихи.

Слово за слово, узнала: сегодня уже неделя, как ее доставили в ЛНИК (лечебно-научно-исследовательский комплекс), созданный специально для перемещающихся во времени эонавтов анклава. Хлопот доставила уйму. Мало того, что настолько «стареньких» молодух к ним еще не поступало, так еще и беременная. Едва спасли плод!

– Чего? – вскинулась Катя. – Кто беременный – я?

– Ты, девонька.

Она откинулась на подушки и уставилась в пространство.

– И как же теперь? – Не понимала, радоваться или огорчаться беременной старенькой молодухе девятнадцати лет от роду… или восьмидесяти девяти?

– Будешь при институте до самых родов как сыр в масле, не переживай.

– А потом?

– Будет день – будет пища! – рассудительно ответила врачиха. И подмигнула. – А пока – постельный режим.

Назавтра к ней пришел Федя.

Увидев любимого, она затрепетала. Румянец сам собой залил щеки – вспомнила о своем неэстетичном поведении в полете. Стыдно до чертиков!

– Прощаться пришел. Улетаю! – «обрадовал» он. – Контракт, понимаешь… Обязан. Нарушать не имею права.

Суть его слов доходила постепенно. Фрагментами. По мере осознания испарялась стеснительная заторможенность.

– А я? – села на кровати.

– Не транспортабельна, не разрешают.

– А ребенок? НАШ ребенок?

Федор отвел взгляд. Жалко. Ноет сердце… но коль решился хвост рубить сразу и грубо, отступать нельзя.

– Был наш, стал ваш. Лет через сто встретимся, познакомишь.

– Коз-зел… ну ты и козлина! – сквозь зубы процедила Катька. Демонстративно сплюнула и упала на подушки.

– Яблоко от яблони… – хмыкнул он. – Выражается ваше семейство одинаково некультурно.

Послал в ее сторону пасс, будто бокалом чокнулся. И ушел.