Пенья (СИ)

  Рамона в это время в общежитии не было - он ругался с консулом и представление пропустил. Его безалаберное отношение к документам, его бессовестные прогулы и бесконтрольные разъезды не могли в конце концов остаться незамеченными, и над ним нависла нешуточная гроза.

  - Habla culo! - сказал он, вернувшись из консульства. По звучанию это походило на фамилию консульского работника, но смысл был несколько грубоват.

  Потом его видели в деканате, куда он отнес накарябанное собственноручно заявление:

  "Прошу разрешить меня мое продолжение в Советском Союзе."

  - Это уж вы сами постарайтесь, - сказали ему.

  И Пенья стал стараться.

  Они с Лялей засиживались допоздна в холле, загромождая стол учебниками и тетрадями. Сюда же Ляля приносила бутерброды и пирожки из буфета, чтоб уж ничем не отвлекаться. Здесь же они зажигали пару свечек и ставили их в чашки, когда в общежитии вырубалось электричество - зимой это бывало нередко. Они поднимали взгляды друг на друга и замирали на мгновение; потом начинали твердить:

   - Учись! Учись! Учись! - И дружно фыркали. Но дела Рамона и правда стали понемногу выправляться.

  Как-то, когда Рамон на минутку отошел, кто-то неумный, проходя мимо холла, бросил в адрес Ляли неуважительное слово. Не надо было этого делать: Пенья материализовался перед ним в то же мгновение. В следующее мгновение дематериализовался неумный человек.

  Они сидели за учебниками, сдавали экзамены, переходили с курса на курс. К ним привыкли.

  Одного Пенья никак не мог понять и принять. На каникулы Ляля уезжала к себе домой, писала ему оттуда письма, но ни разу не позвала его с собой и отмалчивалась, когда он сам заводил разговор об этом. В последний год учебы он не выдержал.

  Он ничего не знал о жизни в сельских районах Житомирщины. Не знал и не думал, какое впечатление произведет, что будут думать там о нем, о Ляле и о всей ее родне, что станет с ней впоследствии - не думал, потому что твердо знал, что хочет, чтоб с ней стало. Он хотел поговорить с ее матерью, а по старомодному выражаясь - попросить Лялиной руки.

  Он принес в маленькое житомирское село тему для сплетен и пересудов, которой хватило на долгие годы.

  Когда он попытался защитить Лялю от матери, мать вытолкала его, потом вытолкала Лялю, потом побежала за ней и потащила ее обратно в дом - потому что Ляля спокойно пошла за Рамоном. Крик стоял такой, что Рамон морщился при одном воспоминании. Потом мать потребовала, чтобы он немедленно уехал. Пенья посмотрел на Лялю, и Ляля сказала:

  - Уезжай. Я скоро приеду.

  Мать опять закричала.

  Обратно за тысячу километров с тремя пересадками Рамон ехал не только без разрешения, но и без билета. Ему везло с проводниками и контролерами, впрочем, ему всегда везло. Вскоре вслед за ним приехала Ляля, а на следующий день в общежитие, как буря, ворвалась Лялина мать.

  Она выдергивала в коридор одного студента за другим и устраивала кромешный допрос. Она хотела знать все о жизни дочери, и это "все" в ее представлении выглядело так скверно, что людям после такого разговора было невыносимо стыдно смотреть Ляле в глаза. Потом она перебралась в деканат, и общежитие вздохнуло с облегчением, зато деканату стало худо. Она потребовала, чтобы Пенью немедленно исключили, выгнали с волчьим билетом, выслали из страны... может, просто расстрелять его? - поинтересовался наконец измученный декан. Мать забушевала с новой силой.

  Она вернулась в общежитие и принялась швырять в чемодан Лялины вещи. Она собралась увезти опозоренную дочь домой, немедленно и навсегда.

  - Нет, - сказала Ляля.

  Мать осеклась. Ляля отобрала у нее чемодан и задвинула под койку.

  - Уезжай домой, мама. Не надо так переживать. У меня все будет в порядке.

  И тут мать заплакала.

  - Доченька... Да я же для тебя... Ты ж пойми...

  - Я понимаю, мама. Уезжай. Ни о чем не беспокойся.

  Она поехала проводить мать на вокзал. Пенья смотрел из окна, как они садятся в троллейбус. Смотрел и думал.

  - Льялья...

  Они опять сидели вечером в холле, составив два свечных огарка в один бокал. Они сидели друг напротив друга и держались за руки, а между ними горела тихая двойная звезда, освещая лица. Они безмолвно разговаривали между собой, и Рамон просил ее взглядом, умолял ее, а она взглядом же говорила "нет", но не отпускала его рук. И он понимал, что будет так, как она решила. Что бы она ни решила.

  - Льялья...

  Очень скоро, уже вот-вот, рухнет огромная страна, рухнет и расползется по швам, и там, где он раньше мотался куда угодно, ни о чем и никого не спрашивая, на пустом месте возникнут границы, и расстояние между ними, такое ничтожное когда-то, преодолеваемое одним шагом, вырастет и станет непреодолимым. Он уже уехал в свою далекую страну, которую тоже придавит осколками рухнувшего гиганта, а она... Она выживет. Она тихая, стойкая и абсолютно непробиваемая. Выживет, проживет долго и никому ни о чем не расскажет.

  Два огарка в одном бокале

  что-то значат для вас двоих.

  Вы тогда и не замечали,

  как мы смотрим на вас двоих.

  Осторожные ваши лица -

  не спугнуть бы мгновенный свет, -

  осторожные наши лица -

  не спугнуть бы мгновенный свет...