Пентакль

– Возможно, я скоро умру. Возможно, буду свободной. Возможно, у нас с тобой впереди целая жизнь. Не знаю! Ни-кто не знает, даже боги, в которых ты не веришь. Пусть все будет по-твоему, Максим. Сейчас ты не мальчик, ты стал взрослым. Решай! Сердолик у меня в руке.

Максим долго смотрел в тяжелое звездное небо, пытаясь найти нужные слова. На ум пришел собственный неудачный перевод: «Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму – и замер, недвижим…» Нет, так не ответишь. Он стал взрослым. Он должен решить.

– Это твоя бусина, Нина. Она загорится.

6

– Тебя к телефону, – позвала мама.

– Угу!

Максим не без сожаления отложил в сторону том Моммзена, встал, взглянул в окно. Поредевшая крона старого клена уже не скрывала соседний дом. Зимой он виден весь – старый, начала века. Клен, красный кирпич знакомых стен, нитки телефонных проводов…

Его детство. Его мир. Его жизнь.

– Это Нина, – услыхал Максим. – Но вспоминать меня совсем не обязательно.

– Я не забывал, – ответил он и уточнил: – Не забыл.

Телефонная трубка внезапно стала горячей.

– Сейчас я продиктую телефон. Если хочешь – позвони… Максим, поскольку ты все-таки… интель, скажу сама. Ты мне ничем не обязан, понимаешь? Звонить не обязательно.

– Диктуй, – выдохнул он.

Карандаш был в руке. Номера Максим обычно записывал на полях старой телефонной книги.

– Сейчас… – Нина засмеялась. – Твои стихи вспомнила – про Афродиту Аргимпасу. «Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму – и замер, недвижим…» Правильно?

Трубка превратилась в лед. Максим не упоминал при ней Аргимпасу! Он вообще не читал Нине стихи.

– Правильно. – Слово выговорилось на удивление легко. – Диктуй номер!

Или все-таки было? Кажется, они говорили про Мозолевского, про раскопки Гаймановой Могилы. Но ведь он читал по-украински! Или…

7

Девушка отошла от телефона, раскрыла ладонь.

Бусина. Теплый огонь сердолика.

Аттракцион

All the world's a stage

And all the men and women are merely players.

William Shakespear

Когда иду я в балаган,

Я заряжаю свой «наган».

Вилли Токарев

Все было пасмурно и серо.

Так сказал однажды поэт, а мы просто повторили, безо всякого злого умысла.

День выдался никакой. Это гораздо хуже, чем просто скверный или отвратительный. Идешь-бредешь нога за ногу, маешься в поисках определения, и в душе свербит, а почесаться – ну никак, потому что и день точно такой же, и вся жизнь, похоже, с ним заодно. Природа колебалась, большей частью успев отказаться от пафоса золотой осени, но еще не утвердившись в окончательной мизантропии ноября. Идея прогуляться по парку с самого начала выглядела абсурдной – как любой абсурд, эта идея засасывала и поглощала по мере воплощения в жизнь. Двое молодых людей, Он и Она, двигались к цели медлительно и ритмично.

Сизифы в конце рабочего века, согбенные над опостылевшим камнем.

Требовалось волевое усилие, чтобы подавить нарастающее раздражение. Упрямый голем ворочался где-то под ложечкой, норовя вырасти, расправить затекшие члены, явиться в мир – резким словом, недовольной гримасой, ссорой на пустом месте.

– Свернем на Черноглазовскую?

– Там все перекопали… я на каблуках…

– Тогда по Кацарке?

– Там химчистка. От нее воняет.

– Ну ты сама не знаешь, чего хочешь…

До парка они все-таки добрались. С сознанием выполненного долга миновали ворота. Обогнули памятник пролетарскому стихотворцу со значащей фамилией: то ли Бедный, то ли Горький, то ли еще кто-то, сразу и не вспомнишь. Когда над головами сомкнулись ветви старых лип, перечеркнув и частично оживив серость небес, а асфальт запестрел редкими мазками желто-багряных листьев – голем раздражения на время угомонился. Неохотно, с ворчанием присел на корточки, задумался: как быть дальше?

Отошел на заранее подготовленные позиции, выражаясь военным эвфемизмом.

Из ноздрей голема двумя струйками пара сочилась грусть. Туманом окутывала сердце, норовя осесть ледяными каплями уныния. Воскресенье называется! Ему и Ей хотелось праздника, пронзительной синевы над головой, солнечных бликов под ногами, играющих в пятнашки, палитры осенних красок и улыбок нарядно одетых прохожих. Но воскресенье обмануло простачков, обернувшись еще одной страницей будничной рутины. И солнце с небом обманули. И понурые деревья. И зомби-прохожие с отрешенными лицами. И парк обманул. Обнадежил, пригасив раздражение, заманил – и бросил на произвол судьбы, вместо праздника сунув дурно пахнущий кукиш.

Они продолжали бездумно идти по центральной аллее.

За деревьями кричали дети. Вопли отдавались в ушах резкими диссонансами, какофонией суматохи. Рассевшись на ограждении выключенного фонтана, компания парней хлестала пиво. Он и Она переглянулись, с укоризной качнув головами. Юнцы и так навеселе, а сейчас добавят водки, и их потянет на подвиги. Рядом с фонтаном пустовало открытое кафе: можно обосноваться там, на дворе не холодно, взять клюквенный мусс или кофе со сливками – но не рядом же с компанией хулиганья?!