Пентакль

А карга старая и кочевряжиться не стала. Шасть за руль! – только дверца мягко плямкнула, словно губа драконья. Сенька от наглости хозяйкиной благим матом заорал. С перепугу, а больше от возмущения. Добро б оседлала, ведьма, а то ведь – стыдно сказать! – внутрь тебя лезет! Вытряхнуть бабку из себя наружу не представлялось никакой возможности. Карга же тем временем педаль газа по самые Сенькины гланды утопила.

Видать, сто лет на иномарках по здешним буеракам гоняет.

Наловчилась.

И бросилась трава степная, чабрец-душица, навстречу.

Понесся Сенька Бурсак по бескрайней украинской степи, мыча бугаем-производителем. Рассекли темень лучи галогенных фар. Завизжала от радости старуха-гонщица. Взлетает машина на ухабах-колдобинах, мелкие камни в днище колотят – что ж ты творишь, зараза?! больно! – кренит машину вправо-влево, словно катер на крупной зыби…

Поди разгонись по нашему бездорожью!

Был бы на месте «Grand-Cherockee» какой-нибудь «Мерседес» или «Шкода» – лежать пижону в овраге. А джип-работяга ничего, держится. Впрочем, когда вырулила ведьма на шоссе, вздохнул бедняга с облегчением. По ровному асфальту мчаться не в пример веселей. Если б не старуха в потрохах, вообще б за счастье сошло.

Ага, жди от судьбы кукиша.

Свернула карга на раздолбанный проселок, а там и в лес.

Тут-то и взяла Бурсака злость. Сколько ж можно над человеком измываться?! Прям-таки из себя вышел – эх, думает, бабка, ты только из меня выйди, устрою я тебе «Формулу-1»! Намотаю на колеса, пикнуть не успеешь!

Никогда раньше не водилось злых мыслей у веселого трубача.

А нынче осерчал не на шутку.

Глядь – впереди опушка. За опушкой озеро маячит. Туман над водой висит, тени в тумане хоровод водят. Выскочила карга из Сеньки, одежонку скинула, бесстыдница, и к озеру. А ключ зажигания вынуть и забыла! Напрягся Бурсак, взрыл траву колесами. Злобу сердечную в бак перелил, с ручника снялся, искрой пыхнул. Одно и успела подлая ведьма – обернуться. Ох и врезал ей студент бампером, от души! Взлетела бабка в воздух куклой сломанной; трижды, пока летела, перекувыркнулась. Упала у кромки воды, лежит, не шевелится.

Тени разбежались – от страха, должно быть.

Уж больно грозен ты, джип-чероки, Семен Бурсак!

Стоит Сенька на карачках, башкой кудлатой мотает. Нет колес, нет мотора – коленки, сердце, родная печенка, «Агдамом» траченная! Сгинуло наваждение. Плюнул Бурсак с чувством, встал кое-как и хотел было прочь идти. Да задержался. Подошел к воде, на мучительницу глянуть напоследок, – и застыл соляным столпом.

Лежит на земле девушка его мечты.

В чем, значит, мать родила.

4

Двое тунеядцев, ранее судимых, известные павловской братве как Гоп со Смыком, которые ранним утром угнали от «неотложки» джип «Grand-Cherockee», успели вовремя.

Явись угонщики раньше, их спугнула бы толчея возле клевой тачки.

Доктора и медсестры, изумленно галдя, извлекали из салона обнаженную барышню – в обмороке, с подозрением на сотрясение мозга. Как барышня в таком состоянии вела машину и зачем, уже добравшись до больницы, перелезла на заднее сиденье, где и отключилась, – этого врачи понять не могли.

А Гопа со Смыком проблемы психованных девиц не интересовали вовсе.

Куда больше их интересовали башли, какие барыга Сумчанин грозился отвалить за джип. Не забивая себе голову всякими глупостями, они завели мотор и рванули по улице, а потом и по проселку так, что только дымок закурился. Минут через тридцать Сенька Бурсак оказался в хлеву, а Гоп со Смыком, по-быстрому раздавив шкалик, разделились: Смык остался курить на крылечке, а Гоп поспешил к Сумчанину дать знать, что «товар готовый».

И стоял Сенька, уткнувшись погасшими фарами в щелястую стену, попирая ребристыми колесами обильно унавоженный земляной пол. И думал… Чем джипы думают? Верно, коробкой передач… И не думал даже, а так, грезил. И представлялась ему девушка его мечты – прекрасное виденье, с глазами синими, как василечки во ржи, с лицом белым, залитым кровью. Грозила пальцем, тихая, укоризненная: что же ты, Сеня, мечту-то предал?

Как барыга Сумчанин расплатился с угонщиками и не остались ли Гоп со Смыком внакладе – история умалчивает; Сенька было задремал, стоя на четвереньках, когда дверь хлева распахнулась и явился некто бритый, как девичья ляжка накануне танцев. И обратно в Сеньку полез; Бурсаку вроде не привыкать, а противно – сил нет. Ну, думает, погоди у меня… Выехали с проселка на трассу, набрали сто сорок, потом сто шестьдесят – взял Сеньку кураж. Сто восемьдесят на спидометре, мошки на ветровое стекло намазываются, тополя вдоль дороги, столбы, дома – все сливается. Пламенный мотор из груди рвется – еще, еще, скорей!

На переезде проскочили перед поездом – машиниста чуть инфаркт не хватил. А стрелочник ничего и не заметил – так, мелькнуло что-то, может, джип, а может, в глазах кружение после вчерашнего.

Оглянуться не успели – подъезжают уже к Киеву. Тут бритоголового мочевой пузырь и подвел. Вышел из машины, и добро бы в кусты – так нет, вздумал отлить прямо на колесо. Крутость свою, значит, застолбить по-собачьему.