Пенталогия «Хвак»

— Причем, ну причем тут ослушницы? Где ты видишь ослушание, глупая робкая Орига? Вздумалось нам развлечься, вот и мы и… Нет никакого запрета, да и какой может быть запрет на смертного? Руби его Ларро!

— Погоди! Я тоже не согласна с Уманой и с Чимборо, а поддерживаю Оригу. Я сказала вам чистую правду, и пусть не могу поклясться, что сама слышала все Матушкины слова, но… Дорогая Умана, я понимаю твое нетерпеливые желание выбрать и получить свою долю, ибо объемисто смертное брюхо и, вероятно, полно в нем свежего дерьма, но…

— На себя лучше посмотри! Моль ночная!

— … скорее всего, я и Орига будем в меньшинстве, но голос мой за то, чтобы не лишать его жизни ни одним из доступных нам способов. Мне безразличны все смертные — хотя я люблю подарки от них — а этот жирный негодяй очень уж неприятен, однако я поднимаю свой голос против смерти и пусть Матушка видит, что я и Орига ей верны и послушны. В отличие от Уманы!

— Ах ты подлая…

— Тихо всем! Чимбо, ты чего скажешь?

— Я?.. Гм. Я как все. Но руки у меня чешутся башку ему отвернуть. Он поднял на меня свою подлую грязную руку!.. Вы все видели!

— Видели. Что смертный тебя вывалял в пыли да в птичьем дерьме! Позор!

Голый мужик в фартуке взвыл в ответ на насмешку той, кого называли Уманой, растопырил корявые пальцы и попытался подскочить к ней поближе, но воин с мечом заступил ему путь. Для этого ему пришлось снять свою ногу со спины лежащего смертного и убрать меч от его шеи.

— Стой, братец! Как ни горько — она истинное произнесла. Спрячь свою зубочистку, я не собираюсь дуэли с тобою устраивать. Спрячь, как брата прошу.

Хвак, весь в ужасе и оцепенении от невероятных догадок, все-таки воспользовался тем, что шея и спина свободны, и повернул голову — смотреть.

В руках у клыкастого мужика в фартуке сиял — иного слова не скажешь — легкий двуручный меч… Неведомо откуда взялся и точно так же вдруг исчез — и Хвак не понял, как это получилось. А у другого, который выглядел по-военному, в латах, но как-то иначе одет… не так, как ратники… меч по-прежнему обнажен… а сияние в его огромном мече тусклое и темное, как догорающие угли… Лысый, даже под шлемом это видно, безбровый…

— Не-е-ет, биться с тобою даже не собирался, я кузнец, а не забияка, но мои мечи, братец, твоего не хуже, ибо одно дело война, а другое…

Хвака словно подбросило в стоячее положение, и он опять бросился наутек, куда глаза глядят, лишь бы прочь от страшных этих… этих… этих… Богов!.. На пути его стояла одна из богинь и Хвак словно в скалу врезался: брык! — и упал, оглушенный, почти на то же место.

— Ну! Что я говорила! Убей его, Ларро! Он меня, меня — наземь сшиб, словно какую-то смертную… потаскуху!

И действительно: в своей безнадежной попытке убежать, Хвак случайно сбил с ног ту самую, отвратительную… клыкастую… Да они все при клыках, но у этой… у богини Уманы… очень уж они желтые и слюнявые! Гадина!

Хвака опять вскочил на ноги, уже с секирою в руке. Ярость в нем боролась с ужасом, и ярость победила: коли не убежать — надо драться… напоследок…

Секира встретилась с мечом, руку едва заметно тряхнуло и в ней остался обломок деревянной рукояти, в половину локтя длиною… Единым мечевым росчерком Ларро перерубил не только древко секиры, но и само тело ее, поперек лезвию, от жала к обуху, на две почти равные половинки. Хвак остался безоружным, однако, его почему-то добивать никто не стал: невероятной силы удар сзади в ухо и одновременно пинок по ногам повергли его в прежнее лежачее положение.

— Спасибо тебе, любезный братец Чимбо, без тебя бы мне с этим мужланом никак не справиться.

Видимо, клыкастый бог в фартуке услышал насмешку в словах другого бога, он зарычал и лягнул лежащего Хвака босой пяткой в бок.

— Все насмешки строишь? Зазубрин-то на мече не боишься, от дуэлей с навозными крестьянами, от топоров от ихних?

— Не боюсь. Мечи я, все-таки, как бы ты ни пыжился ремеслом, кую не хуже тебя.

— Нет, хуже!

— Не хуже. Зазубрин на мече моем нет, но и секира у этого пентюха была преотличная, просто невероятно — откуда берутся у смертных подобные?

— Так пожелай и узнай, это же просто.

— Я бы и пожелал, дорогая Умана, да мне лень. Итак, что решим со смертным? Кстати, по-моему, он тебя рассмотрел и не считает тебя красавицей. Взгляни на мысли его.

— О, о! Вы слышали, что он про меня подумал???

— Правду подумал. Лежи тихо, людишок. Если ты еще раз выдернешь спину из под моей стопы — да падет на меня одного гнев Матушки, гнев истинный или предполагаемый! На тысячу кусков порежу. Ты понял меня? Скажи словами, а не мыслями.

— Да.

— Он понял. Как бы ни хотелось нам тут развлечься по-настоящему, но от его смерти придется отказаться.

— Почему это???

— Почему, Ларро?

— Потому что он не прост возможностями своими. Он не сошел с ума от ужаса, он дважды приложил наземь бессмертных богов… он…

— Подлый вонючий засаленный кусок человечины! Вот кто он!