Пентархия Генералиссимуса

Весь тон коммунальной жизни задавал он, коммунист с «новым коммунистическим сознанием». В каком то смысле он был аскет, то есть мало ел, но всё более приобщался к выпивке, как к еде. Можно сказать, что он был вегетарианцем, если ограничить это понятие отказом от мясной пищи. Соли он так же не употреблял и не позволял употреблять сестре и няне, но зато был любитель сахара, считал что для мозговой деятельности сахар необходим людям всех возрастов и в любом количестве. Но сахара было мало и его квартирная коммуна однажды пополнилась спившимся вторым секретарём райкома партии, покинувшим семью Сашей Егоровым, примкнувшим к его коммуне из-за необходимости где то жить, хотя бы проводить ночь во сне. В качестве платы за проживание Саша Егоров делился с Арсением Петровичем выпивкой и сахарным песком. Но пришлось съехать из квартиры сестре Ирине – жить стало невыносимо среди спившегося и свихнувшегося люда. Бабе Любе бежать из квартиры было некуда. И она оставалась, безропотно исполняя все просьбы и повеления Арсения Петровича.

8

Непонятнее всего было то, что Лаврентий Павлович уверяет всякого, с кем заговорит на эту тему, что делает всё по приказанию Вождя. В глаза восхищается, а за спиной всякий раз, как произносят это имя, плюёт, приговаривая в сторону, что бы не услышали лишний раз и не донесли: «Полководец! Белобилетник, а не полководец! Что он себе воображает?»

А сегодня Вождь сказал ему непонятными словами нечто, над чем задуматься стоило:

– Весь мир исполнен горечи и страданий. Начиная с самого детства, с шестилетнего возраста, я не знаю, что такое радость и спокойствие в душе. И не сомневаюсь, что жизнь готовит мне большие неприятности в будущем. Готов ли я к ним? Не знаю.

Сам Лаврентий Павлович уже с конца войны не сомневался в себе, что Вождь ему ненавистен и боялся это как – нибудь обнаружить прилюдно. И, конечно, для него не было секретом, что Вождь знает о его тайных отношениях к нему и, наверное, предпринял все меры обезопасить себя от столь близкого и неприятного существования. Но вот какие это меры, где их искать и как их обнаруженных дезавуировать, заставить Вождя отказаться от мер безопасности против него, преданнейшего цепного пса его жизни и здоровья, его дум и чаяний – было бы и ему спокойней. Ведь и Лаврентий Павлович знал прихоти и возможности, самые низкие, не только своей команды, но и самого Вождя. Они не смогли обойти его. Как они смогли бы обойти, когда все эти расстрельные списки, санкционированные ими, любимыми народом бонзами, находятся у него и не в сомнительных копиях, а в оригиналах за старательной подписью под приказом или под требованием «расстрелять» и чьи то рядом «согласен» и ещё рядом подписи, подписи, подписи согласных расстрелять, рядом с ними, что требовали или приказывали просто «расстрелять». Бывало у самого Лаврентия Павловича сердце сжималось от этих доказательств зверских преступлений, но и быстро отпускало. По мере привыкания дело становилось привычным. Да и сам к этому был немало причастен. Как то даже любопытство проявил, кто же у нас самый, самый из всех? И архивные дела ему свидетельствовали: Генрих Ягода причастен непосредственно к расстрелам 2347 человек. Менжинский – к 76159 человек, Дзержинский – всего лишь к 8291 человека. О, боже! Неужели я расстрелял 86051 человека? Это целый город мертвецов! Но вот каков мой предшественник Николай Ежов! Этот коротышка, этот сексуальный маньяк погубил 681692 человека с сентября 1936 по ноябрь 1938 года, за неполных два года и столько погубил душ! Боже праведный, отведи от меня мою вину. Ведь сколько их, бонз советских, согласились расстрелять этих людей! Взгляни, боже, вот их согласительные подписи: Молотов, Маленков, Шверник, Каганович, Хрущёв и даже Великий Вождь немало присутствует своей подписью. И даже, более чем удивительно, если всмотреться в эту благообразную рожу Михаила Калинина, то и он туда же – расстреливать согласен! Далеко не мало их согласились расстреливать десятками тысяч!

Было в России и другое время, не менее жестокое, но явное и ни от кого не скрываемое, когда Царь Иван Васильевич по иному властвовал. Царь начинал кипеть гневом ещё в юные годы, когда бояре изменяли ему, единственно добиваясь изменой достичь сладкой жизни, потом изменил ему славный воевода Андрей Курбский, сбежав от жестокостей царя в Литву.

Чудище это – зверь дикий и зловонный, множащий себя в злодействе человеческом, в изменах людских и подлостях, в пустословии избитых фраз, ломающий судьбы людские во мраке и тлении. А если что проявится непредвиденное промыслом божьим и просветлиться среди свинцовых туч, так это для того, что бы дать передохнуть измученному народу, и передохнувшего снова ввергнуть в пучину терпения и уныния. Когда и где он зародился в нашей земле – никто уже не упомнит.