Пентхаус

Пошатнувшись, я хватаюсь за прутья. Молчаливый бросает на меня странный взгляд.

— Везучий, сволочь, — говорит он еле слышно. — Надолго ли.

Дрожь меня охватывает. Сжав зубы, я выхожу из-за решетки. Таракан как будто ждал меня. Теперь он срывается и скрывается в щели между плинтусом и стенкой.

Я иду за сержантом. Это довольно странно: мы движемся по коридору прочь от выхода, сквозь какие-то двери, забранные решетками, затем поднимаемся по лесенке, спускаемся снова — и оказываемся на лестничной площадке.

Здесь горит яркая лампочка. Стены выкрашены бежевой масляной краской. Белеет в углу фаянсовая урна для окурков.

— Свободен, — коротко говорит сержант.

Он вообще немногословен, этот хмурый парень.

— На выход, — добавляет он, видя, что я стою недвижно. — Пройдешь вон там, через вытрезвитель. Мимо проходной, тебя пропустят.

Я трогаю холодную ручку двери. Может, надо пожать ему руку? Я туплю. Я задерживаюсь в дверях, и он качает головой:

— Нет, он все еще не понял. Домой иди, Пандорин. Твое счастье, что протокол задержания не успели оформить.

— Спасибо, — говорю я.

— А спасибо можешь своим девчонкам оставить.

За дверью — прохладная ночь. За кирпичным забором, в высоченном доме напротив светятся окна. Еще через минуту я окажусь на улице, где ездят машины и ходят люди.

Сержант спокойно закуривает. Мне не предлагает.

— Жизнь — как будильник, — говорит он вдруг. — Один звонок, потом другой звонок. Так от звонка до звонка и живем.

Пожав плечами, я открываю дверь пошире. Иду через двор, залитый лунным светом. Пробираюсь сквозь узкую калитку. Шагаю по пустынному тротуару. Фонари плавают в лужах: разве был дождь?

Маленький корейский «шевроле» мигает фарами. Я оглядываюсь: больше некому, только мне.

Я отворяю дверцу и, вздохнув, опускаюсь на сиденье рядом с водителем.

* * *

Танькины руки сцеплены на руле. Она даже не посмотрела на меня ни разу.

Я разглядываю ее пальцы. У нее колечко с белым сапфиром. Не обручальное. Если бы она вышла замуж, я бы знал, — думаю я. Она бы мне написала. А может быть, и нет.

Мотор «шевроле» еле слышно постукивает на холостом ходу: гидрокомпенсаторы нужно менять. Приборная панель подсвечена зеленым. Машинка не новая, отмечаю я. Пробег — семьдесят тысяч. Таня живет небогато.

— Она хитрая девочка, твоя… Марина, — наконец прерывает она молчание. — Знаешь, что она мне сказала, когда позвонила?

Таня впервые оборачивается. Ее губы пляшут в какой-то странной полуулыбке:

— Сказала, что она любит меня. Все еще любит.

— Она? Тебя?

Таня молча кивает.

Когда-то моя подруга сама привела Маринку к нам домой. Чем-то ей понравилась эта тоненькая беспризорница с четырьмя годами музыкалки по классу рояля. Она потрепала меня по загривку, заметив, каким взглядом я провожал эту девчонку (в моем же халате) — старательно скучающим. Изо всех сил равнодушным.

О чем-то они говорили там, в ванной, под шум низвергающейся воды, чтоб я не слышал.

Неужели об этом?

Вероятно, нужно что-то сказать, и я мучительно подбираю слова.

— Ты служишь все там же? — спрашиваю я. — В инспекции?

— А как бы я тебя вытащила иначе? Не все так просто. Пришлось важных людей от отдыха отрывать. А то бы до понедельника в обезьяннике просидел. Это как минимум. А что как максимум — ты и сам знаешь.

Я проглатываю слюну.

— Спасибо, Тань, — говорю я.

Я испытываю к ней запоздалую нежность. Легкую, странную, неуместную нежность. И я спрашиваю:

— Может, заедем ко мне?

— Исключено, — произносит она очень ровно. — А благодарить меня не за что. Это я не для тебя сделала.

Что-то обрывается там, внутри. Наверно, я никогда не смогу поцеловать ее, думаю я. Даже по-дружески. Пройдет еще немало времени, прежде чем смогу.

— Спасибо все равно, — откликаюсь я после пары секунд молчания.

Таня смотрит на дисплей мобильника. Ей пришло сообщение. Кажется, она забыла про меня.

— Ты живешь все там же? — спрашивает она затем. — Я тебя докину. Извини, очень мало времени.

«Шевроле» трогается с места. Мелькают фонари: знакомые улицы с пассажирского сиденья кажутся чужими.

Я искоса гляжу на Таньку. Я вспоминаю ее в милицейской форме (она иногда щеголяла в милицейской форме). С аккуратными погончиками. Она всегда была решительной, моя подруга-инспектор. Особенно в том, что касалось ее подопечных-несовершеннолетних.

Правда, она недолюбливала взрослых парней. Непонятно даже, почему она терпела меня.

Возле подъезда «шевроле» ныряет в лужу. Таня улыбается и жмет на тормоз.

— А скажи мне честно, Тёмсон, — наконец произносит она. — Ты думаешь, у вас и правда любовь?

— Не веришь?

Таня пожимает плечами.

— Я, видишь ли, довольно детально изучала… подростковую психологию, — говорит она. — Или, точнее, что у них вместо психологии.

— Не знаю, — честно говорю я. — Наверно, любовь. И нет там никакой психологии.

— Правильно. Ничего там нет. Поэтому мне хотелось бы, чтобы твоя Марина пожила без тебя какое-то время. — Таня глядит на меня в упор. — Ты на нее хреново влияешь. Впутаешь ее в какую-нибудь историю, а мне потом отвечать.

Я раскрываю рот, но она не дает мне сказать ни слова:

— Пообещай мне, что не будешь ей звонить.

— Обещаю, — говорю я.