Пенуэль

Соседние лавки оживленно подслушивают. Продавщица бабайчиков выползает из своей норки и, маневрируя животом, проходит мимо как бы по делам.

Я называю сумму. Гуля достает кошелек, утыканный пионерскими звездами.

«Я пошутил. Я не возьму у тебя».

Отсчитав, Гуля кладет купюры на колонку.

«Сейчас улетят», — говорю я.

«Твои проблемы… Ну что, выбрал?»

«Что?»

«Песню. Песню выбрал?»

«Да пошла ты!»

Сувенирщица следует в обратном направлении, поглядывая на Гулю и бормоча: «У меня, кажется, схватки… Схватки…».

Наконец, песня выбрана.

Гуля поет, как все: вцепившись в микрофон, фальшивя и путая слова. Деньги, которые она положила на колонку, действительно сдуло ветром. Их подобрал какой-то подросток и протянул мне, ожидая, что я от них откажусь.

Мы шли мимо выставленных на продажу картин. На картинах все, как всегда. Мечети с аистами и горные пейзажи, срисованные с фотообоев.

Остановились.

«Мне нужно срочно восстановить девственность, — тихо говорит Гуля. — Я выхожу замуж, а там семья… В общем, придумай, как снова сделать меня девушкой».

Мальчик в каталке протягивал мне оторванную пуговицу.

Я беру ее, кладу в карман и говорю «спасибо».

Когда я вернулся на свой музыкальный пост, там уже курил Алиш.

«Где гуляешь? Клиента теряем».

Он был совершенно прав; от этого еще больше хотелось его послать.

Мы поздоровались.

Ладони у Алиша скользкие, будто только что чистил рыбу.

«Алиш, а когда ты будешь жениться, тебе нужна будет только девственница?» — спросил я.

«В смысле — целка?»

«Ага».

Алиш задумался. Слышно, как трутся друг об друга его извилины.

«С одной стороны…» — начал Алиш.

«Понятно, — перебил я. — Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых».

Это была единственная цитата из Маркса, которую я знал.

Алиш посмотрел на меня и прогнал домой.

Кажется, я был уволен.

Надо было думать, где раздобыть деньги на возвращение невинности.

Почему-то захотелось купить бабайчика; у меня до сих пор нет ни одного. Но лавочка закрыта, на записке: «Ушла рожать».

Вечером я сидел на кухне и слушал, как из крана капает вода. Вода капала так, как будто у нее тоже были какие-то проблемы. Хотя какие проблемы у воды? Теки себе, и все. Поддерживай жизнь на Земле.

Родители, как всегда, были в спальне.

За время моего отсутствия в квартире завелись два эротических журнала с мятыми страницами.

Пару дней назад я столкнулся в коридоре с голым отцом. В руках у него был один из этих журналов. Он неторопливо им прикрылся. «Я вам не мешаю?» — спросил я, глядя на журнал. На обложке поблескивала девушка с безобразно красивой грудью.

Отец посмотрел на меня. Так смотрят на ребенка, ляпнувшего что-нибудь взрослое.

«Ты понимаешь, старик, — сказал он, — мы терпели всю жизнь, всю жизнь себе отказывали…» И улыбнулся этой своей улыбкой.

Вообще-то, отец должен быть для меня образцом. Пятьдесят два года, выглядит сорокалетним. У него мало морщин и еще уйма волос на голове. По утрам он делает зарядку и бодро вскрикивает под контрастным душем. Иногда я спотыкаюсь и ломаю пальцы о его гантели.

По воскресеньям он долго стоит перед зеркалом и делает приседания. Я вижу, как сокращаются его мышцы. Отец замечает мое отражение в зеркале и посылает улыбку.

По-моему, он улыбается сам себе. Своему телу и тому, что он приседает восемьдесят два раза.

А денег на невинность я попрошу именно у него. Поймаю, когда он будет идти, прикрываясь девушкой, и попрошу.

Отец сидит напротив меня и извиняется.

Он только что сделал зарядку и умылся. Запах одеколона присутствует как бы третьим в нашем разговоре.

«Старик, разве ты не знаешь? Я без работы. Все мы сейчас у матери на шее».

Он курит дорогие сигареты и разглядывает меня.

«Тебе жениться пора», — говорит он наконец.

«Так ты мне не можешь одолжить?» — еще раз спрашиваю я.

Отец мотает головой: «Ты разве не видишь, какие тяжелые времена?»

Я не вижу, какие тяжелые времена. Я вообще ничего не вижу. Я только чувствую запах одеколона. Только вижу, как сигаретный дым растворяется в комнате, делая ее еще более серой.

«Всю жизнь горбатиться, — продолжает отец, — всю жизнь себе отказывать, чтобы к старости получить — что?»

И неожиданно добавляет: «А помнишь, как мы под столом целый год жили?»

Мы действительно жили целый год под столом, я и отец. Я уже не помню почему.