Пепел

– Есть. Я ж утром в Федоровском соборе на службе был, водичку освященную взял, как раз всем нам здесь присутствующим по чашечке хватит… А вообще-то думал водичку с собой взять, родителю моему доставить: он к этому Образу и этой водичке особый интерес имеет. Он ведь в этой водичке все дынные семечки купает, ею грядки на наших бахчах окропляет. А тут, аж от самого Царского собора, от Феодоровской – вода!

– Это ж сколько воды надо? – спросил штабс-капитан.

– Так ведь разбавляет! Капля – она море освещает. А без этой водички и дынек наших хлоповских бы и не было. Какие ж без нее дыньки-то под Москвой!?

– Постой, – барон Штакельберг всей своей избыточной пытливостью упирался в Ивана Хлопова. – Так московские хлоповские дыни – это от твоего родителя? Ты его сын?

– Ну да.

Штакельберг качнул головой с улыбкой:

– Когда в первый раз их отведал с Царского стола… имел честь быть приглашен… до войны еще, в Москве, на трехсотлетних торжествах в свиту я был включен. А ведь вот в это время мы в Москве были… нет, попозднее, до Москвы, помню, кругом ехали, через Владимир, Кострому…

– В Москву приехали 24-го мая, – сказала сестра Александра.

– О, а ты среди встречавших была? Пол-Москвы-то точно было.

– Нет, среди приехавших. Нас пятерых из сиротского приюта Государыня взяла в свою свиту.

– А, да, помню, помню, были девочки. А ведь не узнал бы тебя сейчас.

– Ну, еще бы! Мне ж только десять лет минуло.

Тут Иван Хлопов протер глаза и удивленно уставился на сестру Александру.

– Ну вот, как отведал я дыньки-то хлоповской, едва язык не проглотил. Это, доложу вам – нечто!.. ни с чем не сравнимое! Сам Хлопов и разносил их нарезанными. А я ж не знал, откуда дыни, думал, из какого-нибудь Занзибара, из Южного полушария, там ведь как раз конец осени, поздний урожай собрали… – и еще подумал, – эх, гниль наша поганая! В какую ж, думаю, копеечку влетела доставка этой вкуснятины к Царскому столу!.. А оказывается, они на Рогожском рынке не дороже огурцов… А Государь, улыбается Своей всегдашней улыбкой... Эх, последний раз ведь сегодня Его видели! Ну, Он и говорит: «Что ты выращиваешь их, это, конечно, чудо. Расскажи, говорит, про второе: как ты их сохраняешь?» Ответ дословно помню: «На ремнях-с. Провесные дыньки что твой балык. Ну и полынька там, и еще кой-какие травки в подвале навалены – помогает. Так до Николы вешнего, а то и до Троицы вместе с яблоками и доходят, яблоки лежа, дыньки навесу…» Сейчас-то как у твоего родителя с дыньками?

Иван Хлопов пожал плечами:

– Приеду, узнаю, давно не был. Да чтоб нынче доехать-то – целое дело! Прямо у Федоровского, выхожу, думаю, все, еду. Так куда там! На какой-то патруль нарываюсь – студенты с повязками, с бантами, у одного маузер вот этот к заднице прислонен, у другого винтовка. Почему, говорят, без банта и не на процессии? Ну, пока что не монах, пришлось им объяснить по непечатному – почему. Они на дыбы, ну а я тоже. Разоружать пришлось, там только мордобоем обошлось… этот маузер я в Неве не утоплю… Ну, думаю, а не застрял ли тут и Его Высокоблагородие со своим дубиноклем?..

– Да! – встрепенулся штабс-капитан. – Ты ж вон того биноклем уложил, такой аппарат угробил! Я ж уже целился в него.

– Аппарат я не угробил, аппарат в порядке. Фирма «Цейсс» не валенки валяет.

Полковник смотрел на сестру Александру, которая стояла как раз «вон над тем» матросом, что своей разбитой головой подтверждал правоту слов полковника. Она буравила глазами белобрысую искровавленную голову убитого, и казалось, что даже убитый ежится под ее взглядом.

– Когда вы, Рудольф Артурович, дыни ели, нас по Москве экскурсировали, мы отобедали раньше… Нас было человек двадцать девчонок: институтки, из школы нянь, мы, приютские. Я в Москве первый и последний раз была. Я была поражена, насколько она лучше всех, лучше Могилёва, лучше Питера, даже лучше Царского!.. А больше я и не была нигде. Я вот думаю… Ой, думать не умею, а вот все говорю, что – думаю… Вот у меня любимая чудотворная – наша, Могилёвская. Но все равно Московская Владимирская – Она… Она – чудотворней, чем все! Ой, ну не так говорю, но… ну, Могилёвская наша это вроде как комкор, на нашем участке фронта, а Она, Владимирская – Главковерх. А где Главковерх, там его ставка, а, значит, и столица! А наш Могилёв, с тех пор как там была Владимирская, Государь и их Ставки – был столицей Российской Империи! Был, а вот теперь весь вышел… Ну вот, ведут нас по столице Российской Империи. После Новопетровского монастыря по скверу вниз, к Трубной, а наша дама и говорит, что в летних павильончиках, мимо которых мы идем, для студентов на Царские деньги благотворительные обеды устроены. А из павильончика вдруг и вываливается… – сестра Александра еще более усилила взгляд на убитого дубиноклем, – студент… лицом как две капли воды – вот этот… а может, он и есть?

– Вряд ли, – вздохнул штабс-капитан. – Студентов в матросы не брали, да и вообще не брали… Вываливается пьяный, весь измятый какой-то, ну… демонстративно какой-то неопрятный… Нет, не то слово…

– Словеса наши тусклые, – вздохнул тихо Иван Хлопов.