Пепел

– Ничего не надо предлагать, никуда я не пойду, не надо мне спального места.

– Ну, тогда садимся – гудок!..

Глава 26

Когда они вошли из тамбура в коридор, вагонный гул-гомон стих. В вагоне царило особое настроение – едем! В остальных вагонах – тоже. Оно летало среди измученных, но уже успокоившихся пассажиров (коли едешь – пассажир!), которые все до одного смотрели в окна (Господи, не дай остановиться!), где отодвигался назад опостылевший привокзальный пейзаж. Испытать-прочувствовать такое настроение может только тот, кто пять дней в тоскливой надежде сидел на узлах, надежду потерял, тоску удесятерил и… все уже – «все равно», и ясно, что – не уедешь. Даже, если сел в вагон – ну сел, ну и сиди, а он возьмет и не поедет, или снова выгонять придут, по нынешним временам это запросто… Но – едем! Вот теперь осознана невозможность этого «едем», которую эта ОТМА сделала возможностью. И даже – доедем! Быстротечную постановку на место представителей видели все. Пока эта ОТМА в поезде – едем и доедем.

– Христос воскресе! – сказал священник, поднимаясь.

– Воистину воскресе! – грянул в ответ весь личный состав ОТМА; с разных мест вагона тоже отозвались несколько голосов.

– Спасибо, ребятки. Уж и не чаял ехать, а ехать надо. В Могилёв еду благословиться у духовника о новом назначении. Определен теперь в храм Богоявления на Гутуевском острове.

– Знаю, красивый храм, – сказал штабс-капитан.

– Некрасивых храмов не бывает. Тот, где я раньше служил, пожалуй, красивее был…

– Батюшка, как вас звать-величать и – благословите… – встав перед ним, наклонив голову, ладошки друг на друга лодочкой, попросила сестра Александра.

Затем и остальной личный состав, и две тетки с продольной скамейки, что напротив купе, присоединились.

– А звать меня отец Василий, бывший полковой поп бывшего лейб-гвардии Московского полка.

– Знаю, – вздохнул начпоезда. – Вез их, уже «бывших», тошно вспоминать.

– Мне вспоминать не тошно, мне вспоминать до конца жизни, покаянно. Турнули меня мои прихожане за ненадобностью. А сейчас турнули их по той же причине. Вот так Господь рассудил: полковая церковь не нужна, не нужен и полк. Без Церкви и без Царя какая ж лейб-гвардия?.. А все на мне, век отмаливать – не отмолить, коли паству свою до такого состояния допустил, как иерей оказался полностью несостоятелен…

– Да нет, батюшка, причем здесь вы? – полковник говорил приглушенным злым полушепотом, глядя в пол. – Моего полка тоже уже нет, может, вон, штабс-капитан тут наберет…

– Не надо! Не обещал, в Москве набирай.

– Вот, видите, батюшка, только задачу обозначил, а он вон как взвился!.. Причем здесь вы и ваше сословие? Наш батюшка точно не причем в развале моего полка.

– То есть, как это не причем?! Ну… про него не знаю, а я-то уж точно причем. Получилось, что не молитва у меня, не проповедь, а бормотливое пустословие.

Отец Василий горестно покачал головой, глядя в ту же точку на полу, что и полковник. Его усталая аккуратная, без единой седины короткая бородка слегка подрагивала, глаза, буравящие пол, были полны не усталостью даже, а обессиленностью:

– Что, слово Евангельское слабее этой чахлой писульки? Никак нет! Это из моего рта оно так звучало, что эта ничтожная писулька оказалась привлекательней. Читаю… думаю, может, с ума сошел? Чего-то не вижу, что другие видят? И друг дружке передают? Ни кожи, ни рожи, ни смысла, ни бессмыслицы – одна пустая никчемность. Читают – цокают, чмокают, восторгаются. Во второй листовке хоть смысл охмуряющий был: работать будем меньше, а всего будет больше. Это понятно, это капкан обычный: чего тебе за зайцем бегать, на тебе, волк дорогой, задарма мясца свежего. Только из капкана-то сам не вырвешься, жди, когда охотник подойдет, «поможет». Так волк воет и капкан грызет, а мои… пасомые, радовались, читая эту охмуряловку, прости Господи! Даже где-то, аж в штабе, станок печатный имелся, и продукцию его эти самые «ни кожи, ни рожи» и «работай меньше, получай больше» – по другим частям разносили. В Волынский полк точно носили, знаю.

– И я знаю, – отозвался Хлопов. – Когда ходил к волынцам, читал, только эти бумажки уже официальные были!

– А тогда они были еще нелегальные. Представляете, господа, лейб-гвардии полк – центр издания нелегальщины против Государя своего!!! На исповеди у штабных всех спрашивал, умолял, геенной грозил: не выдать – где, а покаяться и прекратить. Нет, насмерть стоят, мол, ничего не знаю. А я знаю, что знали – все!!! Вот тебе и исповедь. Никого к Чаше не допустил. От отца Георгия Щавельского* выволочку имел: как так? А вот так, говорю, из моих рук нераскаянные гвардейцы Тела Христова не получат; дерзнешь – сам причащай. Поворчал, поругал, но сам причащать тоже не стал.

– Странно, – сказал полковник. – Я этот полк помню, мы его огнем поддерживали в Мазурских болотах в четырнадцатом – герои, две дивизии на себя оттянули.