Пепел

Вся усадьба уже была объята тишиной. Мертвой, зимней тишиной. Замер последний шорох… На кухне погасили лучину. Слышно было, как мелкие снежинки, сонно порхая, тонко звенят, падая в щели деревянных ставен, как скользит по стеклу каждая снежинка… Ночной сверчок тревожно трещал где-то в третьей комнате…

Пронзительный ветер завыл за углом дома и с жалобным стоном забушевал под стенкой. Он то смолкал на минуту, то снова с ревом и свистом бил кулаками в стену, силясь сорвать ставни, топотал, как конь, по стрехе.

Рафал вытянулся на своем сеннике и ждал, вперив взор в темноту. По временам ему казалось, что он пролежал уже всю ночь, что уже светает, но вскоре он убеждался, что не прошло еще и часа с тех пор, как он вышел из спальни отца. Несколько раз юноша вставал и прислушивался. Сердце билось у него, как молодой и сильный узник, который в муке пытается кулаками разнести стены темницы. Голова у него пылала, кровь стучала в висках. Он задыхался от жара, который шел от печи в углу комнаты.

Около полуночи Рафал присел на постели, он как будто чего-то ждал. Наконец пришло таинственное мгновение, и он, словно по чьему-то приказу, вскочил с постели. Надев поверх простого суконного костюма лосины и короткий барашковый полушубок желтой дубки, он крепко стянул широкий и толстый кожаный пояс, натянул высокие, выше колен, сапоги, тщательно смазанные накануне салом, и нахлобучил на голову меховую шапку. Одевшись, он вылил на себя флакон одеколона, взятый тайком у сестер. Запах одеколона придал ему сил, вдохнул в него смелость, отвагу и удальство. Держа в руке ключ от конюшни, Рафал толкнул окошко своей комнаты. Ставни, нарочно слабо прикрытые, подались в темноту, ветер стал рвать оконные рамы. Искатель приключений прыгнул в снег. Торопливо закрыв обе рамы, чтобы они не стучали ночью и не разбудили спящих, и подперев ставни заранее приготовленным шестом, он был уже уверен в удаче. В лицо ему дохнула вьюга, закружилась, как пьяная ведьма, осыпала его с ног до головы снегом с крыши. Юноша втянул ноздрями щекочущую, как табак, снежную пыль. От радости он летел прямо через сугробы. Он много раз проваливался и барахтался в снегу, прежде чем выбрался из сада. Когда он вышел во двор, его окружили спущенные с цепи мокрые собаки, огромные овчарки и лохматые дворняги. Они прыгали ему на грудь, ластились, лизали руки. Он отогнал всю стаю и, остановившись у ворот конюшни, старался определить погоду. Юноша засмеялся от радости, увидев, что снег порошит все гуще и гуще, и стал грезить о том, как он засыплет, заметет, скроет все следы. Милая, добрая, чудная метель…

Ворота конюшни закрывались железной полосой, которая припирала их наискосок изнутри. Конец ее укреплялся болтом, который проходил насквозь, снаружи на него тем самым ключом, который Рафал недавно украл, навинчивалась гайка. Рафал быстро отвинтил эту гайку, толкнул ворота и вошел в конюшню. Обдаваемый горячим дыханием лошадей, он постоял с минуту, прислушиваясь, не проснулся ли кто-нибудь из конюхов. Но все они спали как убитые, кто под желобами у дверей, кто вповалку за загородкой. Баська зафыркала, когда он подошел к ней, и щекотнула его влажными ноздрями.

– Бася, Бася, – ласково шепнул он ей.

Юноша торопливо набросил ей на голову трензель, положил на спину потник и седло.

Он вывел ее торопливо из конюшни. Лошадь храпела на морозе и била копытом. За порогом он стянул и крепко, с особой тщательностью застегнул подпруги у седла, выровнял путлища и прикрыл ворота. Без помощи другого человека, который поднял бы железную полосу и засунул в отверстие болт, Рафал не мог их запереть и, оставляя их на всю ночь, вплоть до своего возвращения, незапертыми, совершал ужасное преступление. С минуту он раздумывал, взять ли железный ключ с собой, или бросить его в снег у ворот и, вернувшись, найти. С минуту сн раздумывал… И вдруг на него напал ужасный, леденящий, как бы мохнатый и отравный страх… Шепнул ему, что надо взять с собой. Юноша засунул в карман рейтуз этот большой кусок железа, взял в руки поводья и вскочил в седло.