Пепел

Осенью 1797 года князь Гинтулт уладил кое-как все семейные дела и уехал за границу. Сестер он оставил на попечение двоюродных и троюродных теток и целого легиона гувернанток, двух братьев отвез в Краков в школу, предоставил управляющему имением все полномочия, а надзор за своими делами поручил краковскому адвокату Доршту. Он освободился в это время от многих нахлебников, в том числе и от Рафала. Последний стал товарищем его братьев. Благодаря протекции князя Ольбромскому, хоть и с трудом, но удалось выдержать экзамен и поступить в класс «поэтики» в лицей Святой Анны. Много труда стоило князю получить в Вене паспорт в Италию,[126] а именно в Венецианскую Республику, ко двору папы, в земли короля Пьемонтского, великого герцога Тосканского, герцога Пармского и к Бурбонам в Неаполь. В Леобене как будто уже прервалась война, но искра еще тлела под пеплом. Так или иначе, широкие связи помогли Гинтулту получить драгоценную бумагу со множеством подписей, штемпелей и печатей. Князь уехал.

Быстро проносились мимо него горы Штирии, Каринтии,[127] длинные отроги Тирольских Альп. Он ехал по большой, старинной, горной дороге, пересекающей реки Саву, Драву и Мур, пока не выбрался, наконец, в пустыню Карста,[128] изборожденную известковыми холмами и скалами, где воды уходят в глубь земли, образуя в ней пещеры, подземелья, озера и реки. Эта безлюдная, каменистая местность была полна еще республиканскими войсками, которые под предводительством Массена, Гюйо, Шабо, Серюрье и Бернадота[129] медленно отступали к Пальма-Нуова,[130] оставляя Горицу и Каринтию. В этом месте тракт пересекали дороги, идущие с востока. С высот видны были белые ленты их, извивавшиеся по безводным, лишенным растительности горным цепям. Насколько хватает глаз, на этих дорогах клубилась рыжая пыль, и в тучах ее брели колонна за колонной на юг и на запад войска. Горные деревушки были выжжены и часто сравнены с землей. Люди встречали путешественника подозрительными, недоверчивыми взглядами, протягивая исхудалые руки за подачкой. В их почернелых устах звучала славянская речь…

Князь не искал случая созерцать подвиги Марса и, спеша в Триест, старался, насколько это было возможно, сворачивать с военной дороги. Ему казалось, что он миновал уже все стратегические пути. Но на одном из самых высоких перевалов, на перекрестке двух дорог, возница повернулся на козлах, тряхнул головой и показал кнутовищем на приближавшиеся облака пыли. Ехать дальше было невозможно, так как войска хлынули с боковой дороги на тракт и заняли всю его ширину. Экипаж князя остановился под высоким уступом известковой скалы на повороте дороги.

Князь собирался выйти из экипажа, чтобы укрыться от пыли, когда из-за скалы показались первые ряды пехоты. Солдаты шли, с головы до ног покрытые пылью, словно движущиеся столбы ее. В облаках известковой пыли едва видны были их обожженные лица, закрытые глаза, сжатые губы. Они шли крупным, твердым, молодым и неутомимым шагом. С небольшими промежутками двигались одна за другой роты гренадер. Когда глаза князя свыклись с пылью, он увидел, что солдаты были оборваны и почти разуты. Вдруг острое жало вонзилось в его сердце… Покрой мундиров у этих гренадер поразительно напомнил ему давние времена.

– Ведь это мундир нашей кавалерии, – пробормотал князь.

Шел батальон стрелков в лохмотьях, живо напоминавших форму маршальского полка венгерских стрелков: светло-синие с пунцовыми отворотами мундиры, на головах золоченые кивера с пунцовым султаном. Солдаты все выходили и выходили из-за горы, точно выползали из ее страшных недр. Это было ужасное зрелище, словно долгий и кошмарный сон… При виде каждого нового отряда нож вонзался в грудь и впивался в сердце. Вот снова идут, снова идут! Топот шагов их гулко отдается на этой бесплодной земле. Стрелковый полк, совсем как будто полк Дзялынских,[131] и, наконец, первый полк имени королевы Ядвиги.[132] Алые мундиры, белые колеты, белые кушаки и черные шляпы. Все это оборванные лохмотья в разноцветных заплатах и швах. Полубосые ноги бодро печатали шаг на этой бесконечной дороге между морем и сушей, волоча ошметки черных немецких сапог. Лязгало оружие. Рядом с людьми, шедшими мерным шагом, плелись в такт худые лошади штаб-офицеров. Сами они, точно черные знамена, плавно колыхаясь, исчезали в пыли. Сворачивая направо и налево, отряды зигзагом спускались в пустую долину, Черные призраки их исчезали из глаз, и оставшаяся позади туча пыли медленно оседала на дорогу. Долго еще ритмически колыхалась она в глубине, а потом поползла вверх на далекие синие цепи гор, в безвестную даль…

Князь очнулся, точно ото сна. Он помчался своей дорогой. В Триесте удачно попал на уходивший в тот же день в Венецию двухмачтовый корабль с цветными парусами – trabaccolo, и пустился в море.