Пепел Бикини

Дверь тихонько скрипнула. Мотоути скосил глаза и увидел Умэко, старшую дочь Кубосава, подругу своей сестры. Вот уже месяц, как девочка жила в госпитале, ухаживая за отцом. Врачи считали, что ее присутствие благотворно действует на состояние его здоровья. Умэко хорошо знала Мотоути и часто навещала его. Бледная, осунувшаяся, отчего глаза ее стали еще больше и потемнели, в белом больничном халатике, она казалась совсем взрослой.

— Ну что, Умэ-тян? — вполголоса спросил механик.

На соседней койке, что-то бормоча и всхлипывая во сне, тяжело и часто дышал Одабэ. Хомма, читавший какую-то растрепанную книжку, приветствовал девочку взмахом руки. Сэндо прекратил свои вычисления и повернулся на бок, чтобы удобнее было слушать.

Умэко на цыпочках подошла и присела на край постели Мотоути.

— Папе опять плохо, — прошептала она. — Совсем плохо. Опять потерял сознание. Я слышала, как врачи говорили между собой, что надежды мало. Неужели он умрет?

Глаза ее налились слезами, она опустила голову, перебирая дрожащими пальцами завязки на халате.

Мотоути закусил губу и промолчал.

Хомма спросил тихо:

— А что говорит Удзуки-сан?

— Не знаю… — Голос девочки задрожал. — Его там не было. Но все равно, другие врачи тоже что-то понимают, не правда ли? Неужели он умрет?

— Понимать-то они, конечно, понимают, но в этих делах лучше всего разбирается профессор Удзуки, — прохрипел сэндо. — Американцы тоже понимают, но от них ничего не узнаешь. Они трещат на своем языке так быстро, что ничего невозможно разобрать…

Он с ожесточением взбил подушку, перевернул ее другой стороной, чтобы было прохладнее, и снова лег.

— Ничего, Умэ-тян, — сказал Мотоути. Его костлявая рука легла на плечо девочки. — Ничего. Не надо так… отчаиваться. Ведь Кубосава-сан не впервые теряет сознание, правда?

— У него теперь желтуха. Они говорят, что такой желтухи никто… никто… — Она всхлипнула и прижала рукав к глазам. — Простите, что я плачу. Вам ведь тоже очень плохо. Вот, смотрите, это мне дал господин студент из хиросимского отделения.

Умэко вытянула из-за пазухи свернутый в трубку журнал. На большой, во всю страницу, фотографии Мотоути увидел нечто, напоминающее исполинский одуванчик или круглый ком ваты, поднявшийся над облаками на корявой черной ножке. Подпись под фотографией гласила: «Огненный шар, образовавшийся после взрыва водородной бомбы. Диаметр шара около восьми километров».

— Дрянь какая! — сказал Мотоути. — А что это за черный столб?

— Господин студент говорил, что это и есть куча пыли, которая поднялась от взрыва. «Пепел Бикини». Он говорил, что шар уходил все выше вверх и тянул ее за собой. А потом… она рассыпается вокруг.

— Дрянь какая! — проговорил Мотоути и вернул журнал.

— Ну зачем это было нужно? — вырвалось у Умэко. — А теперь вот папа… и господин сэндо… и Мотоути-сан, и Хомма…

Она закрыла лицо ладонями и выбежала из палаты.

Журнал остался на полу возле койки механика. Некоторое время все молчали. Сэндо Тотими угрюмо таращил крохотные острые глазки. Хомма подозрительно засопел, уставившись куда-то в угол.

— Вот если бы этих умников посадить в нашу шкуру… — отрывисто сказал он. — Знали бы тогда, как мучить невинных людей. Подумали бы тогда, как испытывать водородные бомбы. То-то завертелись бы!

— Какой в этом толк? — зло отозвался Мотоути. Он все еще смотрел на дверь, за которой скрылась несчастная девочка.

— «Толк, толк»… Нет, их нужно заставить платить! — хрипло выкрикнул сэндо. — Пусть-ка они раскошелятся… Самое главное — деньги с них содрать!

Механик чувствовал, как слепая, бешеная ярость овладела им, сжала горло, перехватила дыхание.

— Послушай, ты, сэндо, — свистящим шепотом проговорил он, сжимая кулаки, — старый мешок с дерьмом…

Хомма испуганно прижался к стене. Тотими вобрал голову в плечи и вытянул ладонями вперед забинтованные руки. Мотоути с трудом спустил ноги с постели…

В этот момент вошел служитель и объявил, что с ними хочет поговорить господин Эйдзо Вякасо.

— Дрянной ты человек, сэндо! — Мотоути снова лег.

— Так как же? Примете его? — спросил служитель.

— Ох, черт бы их всех побрал! — простонал проснувшийся Одабэ. — Когда, наконец, они оставят нас в по-кое?

— Кто он такой? — спросил Мотоути сердито.

Служитель не успел ответить. Из-за его спины раздался неторопливый, негромкий голос:

— Я обеспокою вас ненадолго, друзья мои. Прошу прощения! — И в палату протиснулся «невысокий человек средних лет в европейском костюме с портфелем под мышкой.

Не обращая внимания на любопытные взгляды, устремленные на него, он уселся на стул, положил портфель рядом с собой на пол и вытер лицо цветистым шелковым платком.

— Дождь… — пояснил он, вытирая шею и затылок. — Промок насквозь.

Затем он аккуратно сложил платок, сунул его в карман и сказал:

— Здравствуйте, друзья мои! Я — Эйдзо Вакасо, преподаватель математики. Всех вас я уже знаю по фотографиям в газетах и по описаниям. Будем знакомы. Сразу же предупреждаю, что обременять вас выражениями сочувствия не стану, хотя сочувствую вам глубоко и искренне, как и всякий честный японец.