Пепел и кокаиновый король

Пепел вряд ли смог бы воспроизвести второй раз историю собственного необузданного сочинения, преподнесенную пани Бондрчковой. Какая-то авантюрная смесь, где фигурировал отец-офицер, усмирявший в шестьдесят восьмом «бархатную революцию», роман отца с танцовщицей из пражского мюзик-холла, приказ отступать домой, через десять лет весточка в гарнизон без обратного адреса, сообщавшая, что у Сергея в Праге есть брат, признание в этом отца на смертном одре, а до того странная любовь отца ко всему чешскому, няня из Моравии, подозрения матери, наконец, нынешняя поездка Пепла в поисках брата. Пепел договаривал свою историю уже в привокзальном купе, где на столе расточал ароматы купленный на площади букет пионов. Кроме того о пани Бондрчковой у Пепла в памяти навсегда или надолго останется: блеск свечей, отраженный в бутылке кминки[9], скрип накрахмаленных простыней, кнедлики на завтрак и ее прощальная фраза: «Если тебе нужен совет – иди к пану советчику, если тебе нужна любовь – зажги ее сам»...

Злата Прага Сереге нравилась. Здесь и зеленые холмы с каштановым полноводьем, как в Киеве; и речка не уже Невы; и средневековые улочки-прогулочки, как в Старом Таллинне; и сталагмитовые церкви (так их называл застреленный при побеге Айвар Скуиньш), как в Риге...

На груди Пепла для пущей маскировки под беспечного туриста болтался «поллароид», позаимствованный у японца, который неосторожно попросил «пана чеха» сфотографировать группу японских товарищей на фоне ратуши. Затеряться же на забитых гуляющими гостями узких улочках так же просто, как на Апраксином рынке в субботний день.

Карту Праги, разноцветно опутанную маршрутами всякого разного транспорта, Пепел выменял у пана торговца журналами на углу улиц Вацлавске намести и Краковска за три моментальные фотографии пана торговца на рабочем месте, с чем великолепно справился японский «поллароид». Расчувствованный тем, как он хорошо получился, пан торговец еще и прицепил «пану поляку», достав его со дна большой коробки, значок: «Jsem velmi unaven»[10].

«Пан поляк» Пепел заглянул в адресное приложение и наткнулся на кабачок «У зелене жабы»[11]. Название манило. Как десантник в тылу врага, определившись по карте, Пепел поправил значок и пошагал нужным курсом.

«Зеленая жаба» тоже сумела понравиться русскому страннику. Потому как очень кстати нырнуть после жарких улиц в прохладный погребок. Полукруглые каменные своды, общая лабиринтистость заведения, деревянные кружки с крышками, – все это будило щемящие мушкетерские фантазии из далекого советского малолетства. Да и чешское пиво, подтвердив рекламные легенды, оказалось взаправду вкусным.

Пепла мало заботило, что он выгребает из карманов последние деньги. Один пень, на все кругосветное мытарство еврофантиков не хватит. Уминая жареную свинину с капустой и кнедликами, запивая пильзенским пивом, Пепел рассматривал карту чешской столицы. Никто не подскажет, сколько людей вовлек на сегодняшний день в охоту за Пеплом синьор Лопес, и разосланы ли по кабакам инструкции обращать внимание на странных посетителей славянского обличья. Поэтому Пепел сам аккуратно водил глазами по сторонам, не пробудила ли его персона чей-то ненужный интерес. Нет, пока Пепел был никому неинтересен. Сидит турист туристом, с идиотским значком на лацкане, изучает подходы к неосмотренным достопримечательностям.

Вот турист пялится на район Нове Место, обводит взглядом улицу На Боишти. Турист изучает, как пройти в знаменитую пивную «У калиха»[12]. Быть в Праге и не побывать «У калиха» – это все равно, что увидеть Париж и не умереть. Бравый солдат Швейк – национальная чешская достопримечательность, а «У калиха» – любимая пивная непревзойденного Швейка. А то, что турист вдруг опустил взгляд в низ карты и не по-туристически пристально рассматривает пражские промышленные районы – так это, не иначе, как под воздействием пильзенского пива.

Вдруг отключилась радиотрансляция с чешской народной музыкой, в тишине на электрогитаре опробовали три аккорда и внятно выговорили по родному: «Зашибись». Русскую речь на улицах Праги он сегодня уже слышал не раз. И, разумеется, не бросался на зов родной речи с криком «Земели!». Братание с земляками было чревато.

Эстраду скрывал от Пепла изгиб стены. Соотечественники тоже, видать, клюнули на название, чем-то близкое русской душе. Посидели «У зелены жабы», хлопнули, заскучали, придумали для себя развлекуху, отслюнявили кроны и нынче мучали гитару аккордами, а микрофон – пьяными голосами:

Где-то возле Ордынки или возле Таганки,
Или где-то еще, заблудившись весной,
На неверных ногах после выпитой банки
Витька Фомкин один добирался домой...