Пепел и снег

Модесту Антоновичу также довелось воевать против турок — в 1787—1791 годах. Начав службу в чине прапорщика в возрасте девятнадцати лет, участвовал во многих баталиях, как малозначимых и малоизвестных, так и в крупных, под командованием самого Суворова: при Фокшанах, например, в июле 1789 года, при Рымнике в сентябре 1789 года, где был ранен в бедро турецкой пулей; за храбрость и смекалку, проявленные в этом бою, молодой прапорщик удостоился ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени. В знаменитом штурме Измаила Модест Антонович участия не принимал по причине второго ранения — осколком гранаты в шею. Но зато он имел прекрасную возможность наблюдать штурм в зрительную трубу из-за реки с позиций полевой артиллерии. По окончании войны Модест Антонович вышел в отставку — в чине капитана и в возрасте двадцати трёх лет. С войны он привёз несколько рецептов турецкой кухни, пристрастие к кофе и молодую красавицу жену — дочку генерала Бекасова, и, изведавший воинской славы и супружеской любви, являл собою образец счастья...

Модест Антонович был человек увлекающийся. И не умел долго оставаться праздным. Надо заметить, ему всегда казалось, что он способен к наукам, особенно к естественным. И он следил за их развитием, насколько это было возможно в такой глуши, как Полоцкая губерния (если угодно, слушал оперу, стоя у театра). Наконец, вдохновлённый открытиями Левенгука и окрылённый последними идеями Карла Линнея и Жюссье, Модест Антонович сам занялся научными изысканиями. Он вооружился микроскопом, запасся картонными папками, альбомами, приспособлениями для изготовления чучел, сачками и пустился в поля и леса испытывать натуру. С величайшей старательностью он собирал гербарий, из его рук выходили отличные чучела, он составлял описания растений и животных, коллекционировал бабочек, делал зарисовки в альбомах; он соотносил флору и фауну родных мест с классификацией Линнея... Модесту Антоновичу думалось, что он занимается наукой, но на самом деле он попросту нескучно проводил время. Расширение собственного кругозора, самообразование он принимал за серьёзную научную работу, — должно быть, здесь сказывался его провинциализм.

Тем временем тесть, старый генерал, человек суровый, но чадолюбивый, сильно скучал без дочери. Он настойчиво звал молодую чету к себе в Петербург и обещал так устроить «детям» жизнь, как это приличествует их званию, общественному положению и нежному возрасту. Ибо ненормально, убеждал генерал, прозябать в юные годы вдали от общества, вдали от развлечений, от перспектив, которые открывает перед молодыми людьми столичная жизнь. Было — согласились, приехали в столицу. Довольный Бекасов устроил Модеста Антоновича на очень хорошую службу — необременительную и с высоким жалованьем; однако ни служба, ни развлечения, ни перспективы столичной жизни не пришлись по сердцу отставному капитану, и он, промаявшись с год, вернулся с супругой в родное поместье, к любимым занятиям. Вскоре после возвращения у них появился сын Александр. Мальчик родился в январе, как раз в тот день, когда Россия и Пруссия подписали между собой соглашение о втором разделе Польши[6].

После того как было подавлено движение, руководимое Тадеушем Костюшко[7], Модест Антонович написал в хронике следующее: «Восстание польского народа, имевшее целью единение великой нации и освобождение её от гнёта, подавлено беспощадно. Восставшие имели в мире много сочувствующих. Но что из того, если среди сочувствующих невозможно было сыскать деятельных?.. Тот самый Суворов, военным гением которого я столь длительное время восхищался и по приказу которого я готов был ринуться на смерть, оказался не более чем цепным псом императрицы, псом, глухим к голосу совести. Я благодарю Господа, что уже не служу: я не смог бы подчиняться приказам в сём деле». Увы, дальше этой записи вольнодумство Модеста Антоновича не шло. И сочувствие его не вылилось в деятельность...

После третьего и окончательного раздела Польши, в результате которого к России отошли западнобелорусские и западноукраинские земли, Курляндия и часть Литвы, в хронике появилась новая запись: «Уже в который раз делят то, что принадлежит только Богу; перекраивают земли и так и сяк, словно Польша — кусок полотна. Берут, как бы не зная, что придётся отдавать и платить, — ещё не раз всё перевернётся, так как конец света не завтра. Птицы поют, хлеба колосятся, в садах вызревают плоды, — как в вечные веки! Лишь в мире людей нет согласия. И не будет, пока не вспомнят, что Богу — Богово, а кесарю — кесарево, не будет, пока не догадаются, что человеку с его несовершенным разумом пока что самое место — в свинарнике. А что они по мраморам ходят, да судят неподсудное, да делят неделимое, да с грядущим запанибрата — то они грешат, ибо посягают на божественное».