Пепел и сталь

— Все в порядке, — сказал Кельсер, опуская руку ей на плечо. — Только помни: что бы ни говорил Бриз, влиять на эмоции друзей — дурной тон. К тому же среди знатных людей считается оскорблением, если кто-то использует алломантию в официальной обстановке. Такие привычки могут повлечь за собой неприятности.

Вин кивнула и выпрямилась, изучая взглядом Камона. Кельсер предполагал, что она отвернется в ужасе, но Вин смотрела на труп молча, и на ее лице светилось мрачное удовлетворение.

«Нет, слабости в ней нет и следа, — подумал Кельсер. — Какое бы впечатление она ни старалась произвести».

— Они пытали его прямо здесь? — спросила Вин. — На улице?

Кельсер кивнул, представив, как разносятся по округе вопли Камона, а нищие от ужаса забиваются в щели. Братству нравилось демонстрировать силу…

— А зачем крюк? — спросила Вин.

— Это нечто вроде ритуального убийства, для особых грешников — тех, кто злоупотребляет алломантией.

Вин нахмурилась.

— Разве Камон был алломантом?

Кельсер покачал головой.

— Нет, но он наверняка признался в чем-то ужасном во время пытки. — Кельсер посмотрел на Вин. — Он должен был знать, что ты обладаешь силой, Вин. Он сознательно тебя использовал.

Вин заметно побледнела.

— Тогда… братству известно, что я — рожденная туманом?

— Возможно. Зависит от того, знал ли это Камон. Он мог считать тебя обычным туманщиком.

Вин немного помолчала.

— И как это повлияет на мою часть работы? — спросила она наконец.

— Будем продолжать действовать по плану. Лишь двое поручителей видели тебя в тайном доме Камона и в братстве, но редкий человек способен узнать в хорошо одетой аристократке безвестную служанку-скаа.

— А инквизитор? — тихо проговорила Вин.

На этот вопрос Кельсер не ответил.

— Идем, — сказал он. — Мы и так уже привлекли к себе слишком много внимания.

12

Что было бы, если бы все народы — от жителей южных островов до горцев Терриса — оказались под властью одного правителя? Каких чудес удалось бы добиться, какого прогресса, если бы человечество забыло о своих ссорах и стало действовать как единое целое?

Но, полагаю, даже надеяться на это смешно. Единое и неделимое человечество? Такого не будет никогда.

Вин с трудом удерживалась от того, чтобы не одергивать свое роскошное платье. Она носила его уже несколько дней — по настоянию Сэйзеда, — и все равно оно казалось страшно неудобным. Платье было тесным в груди и в талии, а юбка спадала вниз широкими сборками и мешала ходить. Вин постоянно чудилось, что она вот-вот споткнется, и еще она ощущала, как платье выставляет напоказ грудь… Такое глубокое декольте! И, несмотря на то что привычная рубашка открывала ничуть не меньше, Вин почему-то думала, что это разные вещи.

И в то же время Вин была вынуждена признать, что платье совершенно изменило ее внешность. Девушка, которую она видела в зеркале, казалась Вин незнакомкой, почти иностранкой. Голубое платье с белым кружевом на лифе и белыми оборками на юбке сочеталось по цвету с сапфировыми заколками в волосах. Сэйзед заявлял, что не почувствует себя счастливым до тех пор, пока ее волосы не отрастут хотя бы до плеч, но все равно принес пару похожих на брошки заколок и лично прикрепил их над ушами девушки.

— Аристократы часто не считают нужным скрывать свои недостатки, — пояснил он. — Наоборот, даже подчеркивают их. Привлеки внимание к своим слишком коротким волосам — и все и думать забудут о том, что ты не следуешь моде, напротив, на них произведет впечатление твой вызов.

Вин пришлось надеть еще и сапфировое ожерелье — скромное по меркам знатных людей, но тем не менее стоившее больше двух сотен мер. Дополнением к нему служил один-единственный рубиновый браслет, создававший цветовой контраст, — видимо, того требовали последние веяния моды.

Все это принадлежало Вин и было оплачено деньгами воровской шайки. Если бы она сбежала, прихватив драгоценности и свои три тысячи мер, то смогла бы жить на эти средства не один десяток лет. Мысль о побеге казалась куда более соблазнительной, чем Вин решалась признавать. Картина побоища в берлоге Камона то и дело вспыхивала перед ее глазами. И если бы она осталась там, ее, наверное, ждала бы та же судьба…

Так почему же она до сих пор не сбежала?

Вин отвернулась от зеркала и набросила на плечи голубую шелковую шаль — аристократический вариант плаща. Почему она не сбежала? Может, потому что дала слово Кельсеру. Он научил ее пользоваться даром алломантии и теперь надеялся на нее. Может, они были в долгу друг перед другом. Ведь в любой команде каждый должен делать свою часть работы.