Пепел и страховой бес

– По работе, знаете ли, приходилось во всяких местах бывать. А закажите-ка мне местного пива, – неожиданно пресекла она готового вновь включить винную пропаганду Сергея.

Заказали пиво, оставлявшее едко-сладкое послевкусие. Приблизительно ряженые в гейш официантки скользили вдоль столиков. В неформальной обстановке присутствие Анастасии расслабляло. Она выглядела такой деловой и неприступной, что у Пепла начал потихоньку разыгрываться инстинкт охотника. А Анастасия, хитро блестя глазами, внезапно огорошила:

– Сергей, раз уж мы взялись сотрудничать, может, расскажете что-нибудь? Не для протокола.

Пепел призадумался. На фига ей устраивать допрос? И так знает все, что надо, значит – светский разговор. Анастасия отставила бокал с пивом, поставила руки на локти и сцепила пальцы – поза обороны, которую предлагают атаковать. Руки у нее были тонкие, длинные пальцы унизаны серебряными кольцами. Но к любой даме, какой бы крутой она ни была, в принципе, примерными одни методы, только в разных форматах.

Хлебнув пива, Сергей принялся за мемуары о самых невинных своих приключениях. Например, как учил в африканском портовом кабаке халдея делать водочные коктейли, как в Сахаре подсобил русским участникам «Париж-Даккар», как ездил на «Евровидение» [12]. Еще через бокал пива Анастасия уже неприлично смеялась. Музыканты недовольно поглядывали на нее со сцены, и, в конце концов, начали выступление.

Бухнув тяжеловесным аккордом, они выдали неплохой, довольно качественный блюз. Пеплу пришлось повысить голос. Анастасия позвала официантку и потребовала еще пива. Оборвав музыкантов, на сцене материализовалась девица в клетчатом платье-колокольчике Коломбины, невысокая и хрупкая. Откланявшись на все стороны детским реверансом, она взмахнула рукой и запела:

Ваши дивные глаза вместе с Вами не смеются.
За окном потоки льются – начинается гроза.
Вся земля белым-бела – дождь с деревьев цвет сбивает.
Чай забытый остывает… Бьется о стекло пчела…
Вы глядите на нее безотрывно и печально.
Мы чужие изначально, наказание мое!
Убирают со стола два нетронутых прибора.
Дождь окончится не скоро. Бьется глупая пчела.
Вы оставите меня, но печаль Вас не покинет.
Гаснут угольки в камине. Что осталось от огня?
Ваши губы так белы. Ваши пальцы крепко сжаты.
Грома дальнего раскаты… И жужжание пчелы… [13]

Сергей подумал, что романс не шибко вписывается в здешний дизайн, но если это никого не напрягает, так и фиг с ним. Сорвав овацию, остановив на себе внимание даже Сергея с Анастасий, девица расшаркалась, кокетливо приподняла юбку, достала из-за чулка бумажное алое сердце и бросила в зал, будто бумеранг.

Войти и снять гитару со стены
И новой, но бестрепетной, рукою,
Не ощутить дрожание струны.
Не ощутить и этим успокоить.
А раньше мы входили в резонанс
И рушились мосты, крушились судьбы…
О, старые мосты, не обессудьте!
О, прежние друзья, простите нас!

Бумажное сердце упало к ногам Пепла, но он поднимать не стал, оно ему было не интересно.

Воспев свой путь, ведущий в никуда,
Изверились мои единоверцы.
Мой гордый разум душу обуздал.
Он столько видит, да не помнит сердце.
И мне не снять гитару со стены,
И не услышать собственное имя.
Мой слух наполнен звуками иными –
В диапазоне вашей тишины… [14]

– Сергей, у вас, когда звучат цыганские песни, глаза становятся такими… В них утонуть можно, словно в Адриатическом море. И мне кажется, что это вы прислали мне инкогнито букет цветов.

– Это не Адриатическое, а Мертвое море, – грустно улыбнулся Ожогов, – И это не цыганский романс, а городской. Но вы правы, я когда-то немного помог одному табору, и я в душе немножко сам цыган.

Анастасия вспомнила самою же спровоцированный роман с младшим лейтенантом-спринтером, и ей стало казаться, что поторопилась.

– Сергей, может, на брудершафт?

Пепел, которому никогда в жизни и в голову не приходило ломаться да кокетничать, выразил, тем не менее, конструктивный протест:

– Но не под пиво же? А за букет цветов признаюсь – виноват.