Пепел и страховой бес

— «…Я в личном смысле жизнь веду нерегулярную, случайную, а главное — очень банальную. Проявился у меня один марафонец, а может, и есть пока. Но это так… — она замялась, — скажем, для здоровья… — А бывает для чего-то еще?..»

— Хм, — председатель сделал вид, что прислушался, — вроде, голос знакомый. Этот, мужской. Это Олейников и Стоянов из «Городка»? Для рекламного ролика не очень, не очень.

— Да? — разочарованно протянула Серпухова, — а я была уверена, что вы не оставите без внимания наш, так сказать, голос партии.

— «Хм. Наверное, для души. Но когда это было… — Угу…» — Послышался невнятный скрип…

Селезень-Лапицкий заерзал, склонил голову ближе к магнитофону, он не решался признаться коллегам, что последнее время становится туговат на ухо. На лице его постепенно стали проступать все формы и оттенки удивления, возмущения, крайнего недоумения. Серпухова нажала на паузу. Председатель подавил горемычный вздох — ну не показывать же при посторонних, насколько тяжело для него оказалось слушать эту пленку, хотя Валентин Владиславович никогда не был столь наивен, чтобы строить иллюзии относительно голубиной верности Насти.

— Что ж, — выдержал он тон, — кажется, граждане имеют право на свободу общения?

— Безусловно. Но согласитесь, что Анастасия — не простой гражданин. На ней лежит определенная доля ответственности. Можно сказать, что в какой-то мере она лицо общества.

— Соглашусь также, что женщина без личной жизни в политике опасна, — заявил председатель голосом митингующего. И хотя он не имел в виду никого конкретно, Серпухова приняла его слова на свой счет. «Ну, хорошо же, старый козел!»:

— И все же странно, что вы узнаете голос второго человека.

— Не утверждаю. Он показался мне знакомым. Возможно, кто-то из Настиного отдела, — сурово сказал Селезень-Лапицкий, зарываясь обратно в бумаги.

Серпухова радостно рассмеялась:

— Из милиции?! Ну, вы шутник! Из «отдела», ха-ха… Там ему было бы самое место! Только вот выпустили его совсем недавно, — она резко перестала смеяться, — что не повлияло на его известность. Голос с пленки принадлежит известному уголовнику, международному преступнику, убийце, рецидивисту Сергею Ожогову!

Серпухова безжалостно запустила пленку дальше:

— «…Интересно, что бы по этому поводу сказали твое коллеги? — Смотря — кто. Один парнишка — вряд ли бы обрадовался. А на самом деле, Сережа, мои коллеги, вернее — калеки, поголовно сволочи, лизоблюды и подхалимы. Особенно майор Горячев, этот просто нарыв. И самое удивительно в этом скоте, что он скот от пяток до гипофиза. Но ты, Сереженька, наверное, замечал, что чем человек сволочнее, тем умнее…».

— Хм, — кашлянул председатель, — что-то мне душно. Гипертония проклятая замучила. — Он повел подбородком.

— Просто вы ведете сидячий образ жизни, — сочувственно произнесла Серпухова, — у вас постоянные нервные перегрузки, которые не уравновешиваются физической активностью. Попробуйте бегать по утрам, или хотя бы поставьте велотренажер — прямо здесь, за шторой.

Председатель слабо кашлянул:

— Возможно… Мне бы воды… — Селезень-Лапицкий потянулся к телефону, хотел аукнуть секретаршу Юлю и попросить у нее папазолу, одновременно соображая, что никакого папазолу у Юли может и не быть. Решил пошарить в ящике стола, нашел там только фурацилин и подаренный Настей на первое апреля пропротен (Рекомендуемые психиатрами-наркологами таблетки. Снимают похмельный синдром на уровне рефлексов головного мозга. Хорошо сочетаются с алкоголем. Находчивые русские женщины также «лечат» пропротеном мешки под глазами.).

Отчего-то на Селезня-Лапицкого накатил приступ дикого, панического страха. Горло будто пережало стальной проволокой. Он хотел обратиться к Елизавете, посетовать, что ему слегка дурно, но слова никак не рождались в омертвевшей глотке.

Елизавета, зевнув, не успела захлопнуть прикрытый ладонью рот, как голос к председателю вернулся, но ему казалось, что прошло не меньше пятнадцати минут. Валентин Владиславович наклонился к следующим ящикам стола, вспомнил, что там только бумаги, судорожно вздохнул, и потянулся опять к телефону.

— Как вы считаете, — крайне озабоченным тоном продолжила Серпухова, успев отметить, что ногти на руках Селезня-Лапицкого приобрели за время короткого приступа синюшный оттенок, — как эта ситуация может повлиять на ход избирательной компании?

— Повлиять… Отчего же не повлиять… Может, это и не гипертония, а невралгия…

— Сердечная или межреберная? — деловито осведомилась Серпухова.

— Не знаю…

Селезень-Лапицкий из бледного становился красным. «Чего доброго, у старика случится приступ», — без особого напряга подумала Серпухова. Председатель взялся за лоб.

— Мне жарко, — рука так и оставалась занесенной над телефоном, — а Настя…

— Анастасию необходимо разъяснить, — строго произнесла Серпухова, будто выступает на партийном собрании.

— Да… После… Где тут у меня… Мне необходимо работать… Сейчас, я соберусь… С Кублановским разобраться просто необходимо…

Селезень-Лапицкий глубоко вздохнул, склонился над столом, голова его медленно опускалась к коленям.