Пепел Клааса

So frei wie verwelkte Blätter,
Unsterblich wie «n toter Stamm—
Man tanzt unabhängig vom Wetter,
Man tanzt so energisch und lahm.

In riesigen Glasgebäuden

In winzigen Großstadtbüros
Genossen wird Lebensfreude,
Wie man sie noch nie genoss.

Die einzige aus Millionen

Ist diese Generation.
War das ein gelungenes Klonen?
Misslungene Perfektion?

Schon da ist die neue Gattung —

Ein Übermensch-Gerät.
Empfindungen warten auf Schaltung.
Sie sind doch Elektrizität.

«Gram», «Glück» sind uralte Worte.

Jetzt geht́s um «Entspannung» und «Stress».
Gekommen aus der Retorte,
Wir glauben an «progress».

Verdorren der Esche Wurzeln,

Und keine der Runen spricht.
Die greisen Gehirnrunzeln
Verzehren Gottes Gesicht.

***

Свободны как увядшие листья,
Бессмертны как мертвый ствол —
Танцуют невзирая на погоду,
Танцуют, бодро прихрамывая.

В огромных зданиях из стекла,

В крошечных офисах больших городов
Наслаждаются радостью жизни,
Как не наслаждались ещё никогда.

Это поколение —

Единственное из миллионов.
Что это было: удачное клонирование?
Неудавшееся совершенство?

Вот он – новый вид:

Агрегат-сверхчеловек.
Чувства ждут подключения,
Они ведь электричество.

«Скорбь», «счастье» – это древние слова.

Сейчас говорят о «релаксации» и «стрессе».
Мы вышли из пробирки,
Мы веруем в progress

Увядают корни ясеня,

И все руны молчат.
Морщины старческого мозга
Пожирают лик Божий.

Воспоминания окутывают ядовитым дымом, струятся из глубин детства, оттуда, где начал тлеть адский огонёк сомнения. Вот молитвенный дом. Библейские беседы. Пение. Проповедь пастора Денлингера. Мама.

Узы сыновней преданности стремительно таяли в пряных лучах кавказского солнца. Всё то время, пока Клаас посещал баптистское собрание, мысли его витали в местах иных. Паренёк из пригожего хутора, в котором дорожки между грядками посыпались песком с регулярностью маятника, а слово «дурак» считалось чудовищным ругательством, рвался на заплёванные семечками сочинские променады, тянулся к архитектурным поверхностям, исписанными такими словосочетаниями, значение которых будущий автор «Оды русскому мату» сумел постичь отнюдь не сразу. Но когда он постиг эти письмена – ничто уже не могло лишить его обретённого сокровища народной словесности.