Пепел Красницы

23 сентября 1943 года Геббельс писал в своем дневнике, найденном после его самоубийства в Берлине: «…рейхслейтер Борман, встретивший нас по приезде в главной квартире фюрера, сообщил мне печальное известие об убийстве ночью бомбой нашего генерального комиссара в Минске Кубе. Под его постель подложили мину с часовым взрывателем; его буквально разорвало на куски. Это показывает, какие опасности подстерегают руководителей национал-социалистов, особенно в оккупированных странах Востока. Чтобы остаться в живых в нынешние кризисные времена, нельзя быть чересчур осторожным». Через пять дней Геббельс упоминает о торжественных похоронах Кубе в Берлине, ругая «бестактную» речь над его гробом министра восточных областей Розенберга, еще одного военного преступника.

Еще до освобождения Белоруссии я узнал, что героями этой операции, кроме непосредственного исполнителя Елены Мазаник, были Мария Борисовна Осипова и Николай Петрович Федоров — мои товарищи по военной разведке. Коля Федоров, мой товарищ по части, погиб в тылу врага на белорусской земле.

Когда я слышал о Хиросиме и Нагасаки и о четверти миллиона жертв в этих городах, я спрашивал себя: сколько это Красниц? Те первые атомные бомбы равнялись двадцати тысячам тонн тола. Водородная бомба равна по силе пятидесяти — шестидесяти миллионам тонн взрывчатки. Сколько это Красниц?

После войны я не мог не приехать в Красницу. Было это летом 1949 года, семь лет спустя после пожара. Незадолго до того я демобилизовался из армии, стал студентом вуза.

Еще в армии я часто думал о тех воинах-победителях с орденами солдатской славы на выгоревших гимнастерках без погон, которые возвращались из огня на пепелище. Разбрелись ли они или стали рыть землянки, рубить новые избы в бывшем партизанском Хачинском лесу, очищать заброшенные пашни от мин?

Прошло четыре года после войны, а Красницу ни разу не упомянули в печати. Ни слова не сказали о ней, о нашей Лидице, нашем Орадуре, и на Нюрнбергском процессе по простой и неимоверно горькой причине: слишком много было в одной Белоруссии таких Красниц. И в каждой были свои Минодоры, свои деды Белорусы-Белоусы. Двадцатью миллионами жизней, десятками тысяч Красниц заплатили мы за Победу…

В сорок девятом в Краснице стояло не больше десятка новеньких хат. Трудно возрождалась Красница. Но все-таки возрождалась. А ведь в Белоруссии насчитывается немало весок, навсегда заброшенных, исчезнувших с самых подробных карт, деревень, даже названия которых теперь помнят только старики.

После войны одни демобилизованные фронтовики, вернувшись на родное пепелище, уезжали, поклонившись братской могиле. Другие брали жен из соседних деревень и поднимали целину, сменив винтовку на соху. И труд их был продолжением нашей мести за убийство Красницы, борьбой за жизнь тех, в чьих жилах текла ее горячая кровь.

Как птица Феникс, Красница служит для меня символом вечного обновления и возрождения, символом бессмертия и непобедимой жизненной силы. Вот судьба одной только семьи.

Много лет переписывался я с бывшей партизанкой нашего отряда Верой Бекаревич. Это ее мать Анна Тимофеевна Бекаревич спасла из огня двух своих юных внуков. В 1970 году Анне Тимофеевне исполнилось сто лет. Значит, в 1942-м, когда погибла Красница, ей было за семьдесят. До войны жизнь ее была мало чем примечательна. Жила с мужем, колхозным счетоводом, в Рыжковке, недалеко от Красницы, в том же Быховском районе на Могилевщине, воспитывала четырех дочек — Веру, Марфу, Олю и Шуру, потом внуков. Когда немецкие танки форсировали Днепр, снарядом разрушило ее дом. Она не знала, что эти танки принадлежали 3-й Берлинской танковой дивизии, а дивизия входила в танковую группу генерала Гудериана. Перебралась мать с семьей в опустевшее здание сельской больницы. Вера в начале лета сорок второго ушла в наш отряд. С той поры начались мытарства матери, да и всей семьи. Несколько раз ее арестовывали, пытали в могилевском гестапо, требовали, чтобы выдала дочь. Раз она спряталась от полицаев в копну. Полицаи шли по полю, коля копны вилами. Ей прокололи ногу, но она сдержала крик боли, и лиходеи прошли мимо, так и не обнаружив ее.

Совсем белыми стали волосы у заложницы гестапо после того, как гитлеровцы арестовали трех ее дочерей и стали истязать их при ней, требуя, чтобы мать выдала Веру. Особенно злобствовали урядник Царев и поп Лапин. Наши партизаны воздали этим двум «бобикам» по заслугам и пустили слух, что Вера Бекаревич убита карателями. Только тогда выпустил мать на волю рыжковский бургомистр.

Спасаясь от преследований, Анна Тимофеевна переехала в партизанское село Красницу, взяв с собой двух внуков — Леню и Владика, сыновей Оли, ставшей учительницей в деревне Хачинке, нашей партизанской столице. Она не только выпекала хлеб для нас, но и держала связь с родичами, жившими в занятых врагом деревнях.

В день казни Красницы Анна Тимофеевна трудилась на сенокосе. Когда начался пожар, она пробралась в горящее село, чтобы спасти внуков. И спасла их.